Ох уж эта Алька
Шрифт:
– Софочка, ну не ругайся, ну забула... Тут таке булО! моблка розрядилася. Вобщем, я тут залишусь ночувати... Хто-хто - друз!.. Та тверез вс! Тут старш ... Ну Софчка, ну шо ти таке кажеш! Та все буде нормально, - увещевала Алька, но подняв глаза, вдруг увидела, что и бабушка, и внук дружно подпёрли щёки ладонями и так - мечтательно-мечтательно -
– Вс-- твере-е-ез!
– продекламировал Муха.
– Сам дурак, - буркнула Алька, отдавая мобилку.
– Так, детишки!
– взяла руководство Ирина Михайловна.
– Ванная - там. Щас полотенце выделю. Женька, постели гостье в своей комнате, а я тебе у себя устрою.
– А чё сразу в моей, - моментально вспух внучек.
– Вы - женщины, вот и...
– А ты рыцарь, - решительно отрезала бабушка.
– Подумаешь! Эти ваши рыцари вообще были парни простые, чуть шо - подножку и на раскладу... Ай! Ффф, - потёр он ушибленное крепкой бабушкиной рукой плечо.
– Так бы сразу и сказали...
– Подростковые комплексы, усугублённые врождённым инфантилизмом, - констатировала Алька.
– И не говорите!
– поддержала Ирина Михайловна.
И Муха понял, что теперь он в родном доме в меньшинстве.
На следующий день Алька сидела на лекции по философии и решала глобальную проблему - кому посвятить вечер? У неё ж теперь двое. Коханых. Правда, один пришибленный, другой обиженный, но двое! А-бал-деть... И кого выбрать? Чи вана, чи Гриця, кого ж люблю, молодця?
Если бы философ знал, какие мысли витали сейчас в её голове, он бы так не пыжился от собственного красноречия. Но лицо студентки на первой парте светилось таким одухотворённым вниманием, что не поверить этим чистым честным глазам было просто "неможливо". Время от времени Алька "возвращалась в мир" для коррекции образа и ей искренне становилось стыдно - старается же человек. Хотя... Вон, если оглянуться, упрёшься в Дядю Шкафа. У того вообще вся философия на Софочкиной спине расписана. На задней парте, как всегда, барабан изучают... ну тот, по которому им - всё. Так что она еще ничего, культурненько... Так куда ж пойти? Ой, девочки!
И тут в её сумке тихо зажужжало. Алька даже не сразу поняла, что это. Звонят? Ей? В будний день? С утра пораньше?! О господи, может с родителями что...
Она вырыла мобилку из сумки и приложила к уху, игнорируя укоризненные взгляды препода. Софийка тоже было решила "залучитись до гноблення дитини", которой триста раз говорено было выключать телефон, но увидела Алькины оквадратевшие глаза и сама испугалась. А та, ни слова не говоря, схватила сумку и вылетела за дверь. Вот так прямо!
И философ не был бы философом, если бы философски не заметил:
– Ну, треба, значить
Джип ожидал у самого входа - чёрное пятно под мрачно-тяжёлыми тучами. У Алька аж сердце зашлось от этой похоронной картины! Она поспешила вскочить на переднее сиденье, и едва машина сорвалась с места, сразу пристроилась сверлить Виктора Егоровича вопрошающим взглядом. Тот раз оглянулся, второй... Потом понял, что так рискует не доехать.
– Ну не умер же!
– заявил он с оптимизмом.
– Посидишь, как всегда. Может лучше станет... В смысле, еще лучше.
Альку это не то чтобы успокоило, но теперь её нетерпение направилось исключительно на дорогу. ДомА... домА... домА... Господи, когда же они кончаться?! Ура, закончились! Р-р-р, опять пошли... Нет, уже подъезжаем. Ну быстрее, быстрее!
Пока открывались ворота, Алька чуть не вылетела пешком бежать.
– Стой!
– поймал её за плечо Виктор Егорович.
– Куда?! Доедем быстрей.
– Алька с сожалением плюхнулась обратно.
Ну, наконец-то тронулись. Ну?! Вот, уже конюшня! Всё, приехали! Ворота... денник... Да открывайся ты!
Коняка!!!
Мургаб стоял в специальной люльке, подвешенный за грудь, и представлял собой скорбное зрелище: голова повешена, губы распущены, глаза с поволокой, рядом ведро с кормом - нетронутое. И на Алькино появление не только радости не высказал, даже голову повернул.
"Ах ты ж, чухонь злопамятная!
– возмутилась Алька, подскочила к нему и без предисловий уткнулась в плечо.
– Спробуй токо мне повыпендривайся...
– Она прижалась как можно плотнее и удовлетворённо закрыла глаза: - Дурачок... А вот, гляди, и Солнышко выглянуло, пригрело. Сейчас мы с ним тебя быстро вылечим, никуда от меня не денешься".
Впрочем, "дурачок" и не думал никуда деваться. Стоял, стоял так... А потом, когда у Альки начали от усталости подгибаться колени, она вдруг почувствовала чью-то наглую морду, шарящую по карманам. И к стыду своему вспомнила, что ничего вкусного захватить не успела.
– Э, больной!
– призвала она к порядку, но нахальный коняка ничего слушать не желал, а желал морковку. Поэтому схватил зубами клапан и дёрнул со все дури. Клапан затрещал. Альку слегка подкинуло и переставило на шаг в сторону.
Ну всё!
Она возмущенно упёрла руки в боки и грозно посмотрела на хулигана. Тот сразу застеснялся, голову отвернул, копытом заскрёб... Алька не выдержала и "сдулась". Не, ну как он это делает?! Шантажист... Гляди ж ты, ожил!
Через полчасика, нагладившись вволю, Алька, совершенно обессиленная, присела на корточки в двух шагах от коня и серьёзно посмотрела в его глаза. Мургаб замер, отвечая таким же серьёзным взглядом.
– Это из-за меня, да?
– тихо спросила она, ища ответ в больших чёрных глазах. Мургаб взгляда не отвёл и Алька тяжко вздохнула: - Знаю, из-за меня. Змеюка я, да? Мургабчик!
– глаза девчонки вдруг стали большими, просительными.
– Забери меня, а? Ты же можешь. На Солнце, на небо, к чёрту лысому... Боюсь я уже. Ну? Чего молчишь, вещая каурка?