Ох уж эта Алька
Шрифт:
"Скрипка! Женечка!!!" - Алька как стояла, так и села. День потрясений не только не кончался, он еще и набирал обороты!
– Ниш-тяяк...
Она глянула на Муху и чуть не выронила только взятую за ушко чашку. Муха сидел опустив очи долу красный, как революционное знамя. Впервые на её памяти. А она думала, будет скучно!
– Гы-гы, - почти искренне хихикнула Алька, - чё правда?
"Чёканьем" баловались пацаны на конюшне, и ей почему-то это показалось как бы блатным. "И так сойдёт!" - решила она и продолжила:
– А чё играешь? "Мурку" слабо?
Муха молчал, зато ответила бабушка.
– И "Мурку", и Моцарта.
–
Про Бизе Алька конечно знала, но по легенде...
– Та не, какое там бизе. "Мурка" - это... это сало с перцем... Да под горилочку... Это ж "Мурка"!
– Вы так думаете?
– заинтересовалась бабушка.
– Зуб даю!
– наглела Алька.
– Очень, очень образно и ёмко, - оценила её усилия бабушка.
Краем глаза Алька заметила, что Муха уже не сидит понурившись, придавленный грехом скрипачества, а испуганно зыркает то на неё, то на бабушку. Ну, на неё понятно, а вот что там с бабушкой не так? Что-то она подозрительно спокойная. Ладно...
Алька дотянулась через пол стола до хрустальной вазочки с вареньем, черпанув ложечкой, пронесла обратно, по дороге пару раз "ойкнула" на скатерть и смачно хляпнула в кружку. После чего удовлетворённо закалатала по стенкам, тщательно создавая "бурю в стакане".
"А ну-ка, шо теперь скажете?"
Бабушка, не поведя и бровью, пригубила чай, потом поставила чашку и, обернувшись, взяла что-то с буфета.
– Закурим?
– поинтересовалась она, демонстрируя большую, красиво изогнутую курительную трубку.
"...по нашему, по бразильски?" - немедленно продолжила Алька, но бабушка её разочаровала.
– Ты, Женечка, можешь выйти на кухню, - великодушно разрешила она.
И раскочегарила!
"Самосад" у бабушки был такой, что Муха, не долго думая, воспользовался любезным предложением и слинял. Алька минуту продержалась на самолюбии, потом еще одну - на самомнении, а потом подняла руки.
– Сда... кхм... сдаюсь, - просипела она.
– Я хо-кх-рошая.
– То-то, - спокойно подытожила бабушка (ни разу даже не поморщившись!) и загасила свой "паровоз".
– Женька, открой окно, пожалуйста. Сейчас проветрим и будем, наконец, пить чай.
Бабушка оказалась мировой до умопомрачения: старый геодезист, полевой "волк", тайга, пустыни, горы... Она знала прорву историй из полевого быта и рассказывала их так, что Муха уже дважды перехватывал Алька при попытке гепнуться на спину вместе со стулом.
– Был у нас еще начальник управления, азербайджанец, по имени Акрам Гамильзянович, - продолжала "травить" бабушка.
– И был переводчик иностранной литературы (тогда и такие были!) Николай Йосыповыч - интеллигентнейший человек! Галычанын еще старого австрийского воспитания, педантичный до невозможности. Знал пять языков! От него никогда грубого слова не услышишь, что там грубого - резкого, всё через "перепрошую" и "будласка", но... выговорить имя начальника был не в состоянии. И вот каждый раз, заходит к начальнику в кабинет, мнётся-мнётся (а начальник уже нервничает, уже краснеет!) - и наконец решается: "Перепрошую, товариш... шановний... э-э-э... Экран Омельянович... Ой-ой-ой! Аркан Обезьянович... Ой-ой-ой!"
–
На этот раз Алька, для разнообразия, подавилась. Она как раз слизывала варенье с чайной ложечки и отчаянно раскашлялась, попытавшись устроить на столе локальный потоп пополам с погромом. Муха едва успел удвинуть от её дергающейся руки кружку и выхватить из-под кивающего носа блюдце с тем же вареньем. Потом он поднял было руку, чтобы по традиции "добить" подавившегося товарища, но так и не решился. Причем, не решился не хлопнуть, а просто дотронуться до бьющейся "в конвульсиях" девчонки. Осознав это, он едва не покраснел снова, второй раз за вечер, и смущенно зыркнул на бабушку. Та участливо любовалась Алькой и его терзаний тактично не замечала. "Ага, щас!
– сам себе сыроинизировал Муха.
– Что я, родную бабушку не знаю? Ой, будет теперь... Еще и Алька, зараза, учудила..."
– Ойх!
– наконец обрела дар речи гостья.
– Ну вы даёте! Нельзя же так... "обезьяныч"... Ну это, Ирина Михална, совсем уж - байки.
– Вот-вот!
– веско провозгласила бабушка.
– Все так говорят. И никто не верит. А между тем - чистая правда! Ой, да мало ли всякого было...
– Бабуль, ты лучше про джинну расскажи, - встрял Муха, которому надоело быть немым свидетелем знакомства его собственной бабушки с его собственной (хотелось бы...) девушкой. Сегодняшняя импровизация далась ему таким напряжением воли, что просто страх. И ведь убедил себя! Всё логично, всё пристойно: просто попросила Софийка, просто зайти в гости на чай (ну конец-концом, что они там, в общаге, никогда без задней мысли на чай не ходят?!). С бабушкой! Ни единого намёка, ни взгляда... И вот почему такое впечатление, что одна примеривает, можно ли доверить "этой особе" родного внука, а другая... проверяет, сколько она с такой - кхм...
– родственницей выдержит. "Поделили! Ничего, я вас отвлеку маненька..."
– Джинна?
– удивилась Алька.
– Это что ли - пуффф!..
– Она продемонстрировала руками "вспух" и скорчила нечто загадочно-жуткое.
– Ну почти, - уклончиво ответила бабушка, улыбнувшись на Алькину пантомиму.
– Странная история. Вот, как раз из тех, в которые никто не верит, - всё же попыталась она увильнуть.
Но не тут-то было! Муха, который искоса подсматривал за Алькой, пожалел, что не фотохудожник. Вот только что она - сплошная непосредственность, просто солнышко, вся такая, что наверное даже фотографии на стенах начали бы улыбаться... и вдруг сразу - ДИКИЙ ЗВЕРЬ! Ну, прям, картина "Кошка и фантик"...
– Вообще-то, я лично этого не видела. Даже тех, кто лично видел - не видела. Но эту историю в Тресте знали все... Если хотите?..
– И получив утвердительный кивок двух растрепанных голов, продолжила: - Случилось это в Средней Азии, на Памире, в конце двадцатых годов. Экспедиция снимала отроги Алая и должна была переместиться вглубь горного узла, но никак не могли найти проводника. Местные таджики и киргизы только отнекивались и у всех находились срочные дела: барашка болеет, жена рожает... барашка рожает, жена болеет... Но, приказ есть приказ. Начальник уже почти решился идти без проводника, как вдруг является к нему ихний повар, пожилой узбек, который заодно был и переводчиком, а вместе с ним девчушка местная - тюбетейка, платице, косички - всё как обычно. Повар мнётся так, не решается сказать, а девчушка тоже молчит, только глазками своим чёрными поглядывает.