Охота на охотника
Шрифт:
Подземелья становятся грязней, и стало быть, до выхода осталось всего ничего. Здесь, как ни странно, было куда мрачнее, нежели внизу. И стены гляделись не просто серыми, бурый лишайник, расползшийся по ним, казался этакими пятнами крови. Неровный потолок то тут, то там выставлял острые уступы, будто надеясь, что гости расшибут о них голову, а пол рисовал трещины, одну другой глубже. Ступишь - и расползется камень под ногами, рассыплется...
– Мы... старались не обсуждать эту тему. Своего рода негласный договор, за который я была благодарна, поскольку даже ради Ясеньки не готова
Она остановилась перед одной, особенно глубокой трещиной, разглядывая ее с немалым интересом.
– К слову... Довгарт относился к Затокину весьма... скажем так, неоднозначно. Пару раз он соизволил выразиться вполне определенно, и мне казалось, что Дубыня поддерживает отца... но опять же я не стала поддерживать тему. Я... боялась потерять дочь. Возможно, слишком боялась... и ее супруг... сколь знаю, он был любимым учеником Затокина. Уже одно это... признаюсь, я наблюдала за ним пристально, но... он ничем, ни словом, ни делом, не дал понять, что представляет опасность. Клянусь, если бы я заподозрила, что он причинит Ясеньке боль, я бы... я бы совершила убийство.
Сказано это было спокойно, и Его императорское Величество поверили: совершила бы. И на убийство оно не было бы похоже, все же Одовецкая в достаточной мере умела и благоразумна, чтобы не стремиться на каторгу.
– Ясенька... она отнеслась с пониманием, хотя и посмеивалась над моей подозрительностью. Но я слишком хорошо знала, насколько мы, женщины, беззащитны. И я не хотела, чтобы мой ребенок испытал то же, что и я... однако, подозреваю, что когда мне выпало вернуться в Арсинор, Ясенька вздохнула с немалым облегчением. А я... мне стыдно, но я обратилась к человеку, которого полагала своим, чтобы он присмотрел, чтобы... если вдруг... хотя бы тень подозрения, отписал мне.
– И как? Отписал?
– Да. Незадолго до того... несчастья, - княгиня решительно переступила через трещину.
– Я получила весьма странное письмо. Он извинялся, что тревожит, однако... он писал, что в семье царят мир и благополучие, что Тихомир любит жену и во всем с ней соглашается, а она всецело поддерживает его в его устремлениях... и что именно это его и беспокоит. Он просил о встрече, и я собиралась отбыть, но...
– Встреча не состоялась?
– Он погиб при том пожаре. Поэтому, Сашенька, мне немного осталось... и будь так добр... спроси Таровицких. Я не желаю уходить в незнании. А правда... она порой крайне неприглядна, мне ли не знать. Однако без нее хуже... куда как хуже...
Глава 22
Глава 22
...гудели колокола, сзывая честный люд на площадь. Тополиный пух кружил, будто снег, и небо было ясным. Блестело солнышко, щедро делилось светом, и солнечные зайчики скакали по крышам, по стенам, заглядывали за стекла.
Праздник.
На площади уже разложили костры, огородив коваными заборами, чтобы любопытный люд не поранился в толкотне. И люди в разноцветных камзолах суетились, устанавливая вертела. На одних, огромных, как вдесятером поднять, уже виднелись огромные бычьи туши, обмазанные травами и жиром, на других
Была и птица.
И мелкая дичь.
Знающие люди сказывали, что будто бы даже соловьиные язычки давать будут, но не более, чем по три на руки, а потому надобно в очередь становиться, ибо язычков мало и всем не хватит. Открывались бражные ряды, строились кружки разные, что огроменные заздравницы, что вовсе махонькие шкалики, которые в народе прозвали дамскими.
Скоро уже выкатят бочки.
Повернут краны, и зазмеятся по площади очереди людей, от благочинности далеких. Мало, что выпивка дармовая, так еще от самого цесаревича. Пусть и сказывали, будто дурачок он, так разве ж это главное? Для царя солидность куда важнее, что до ума, то, небось, у бояр его целая палата.
А то и две.
– Слышь, - юркий мужичонка, крутившийся подле подводы с винными бочонками замер, прислушиваясь к чему-то своему. Напарник его, высокий, леноватый и сонный даже теперь, лишь потянулся.
– Сходи-ка к Тарасу.
– На кой?
Человечек с заячьею губой, и сам-то на зайца похожий дернулся.
– За надобностью.
– Какой?
– Скажи, что у нас тут колесо клинит...
– Какое?
– светловолосый мужик потянулся и лениво сполз с подводы. Обошел кругом. Пожал плечами...
– Огниво попроси...
– У меня есть.
– Тогда табаку!
– И он есть. Давече прикупил. Ох и ядреный, - светловолосый потрогал бочку, которую надлежало перекинуть на настил, а оттуда уже и выкатить к винному ряду.
– Бери.
Мелкий застыл, только нос его подергивался. Сам он покраснел, надулся, того и гляди треснет, из приоткрытого рта вырвалось шипение.
– Может, - ему-таки удалось взять себя в руки.
– Может, ты погулять хочешь? А то я пригляжу...
– Чего я тут не бачимши?
– удивился напарник.
– Не, Ефимка, работать надыть, а то ж зобачат, так и кричать станут...
– Не зобачат, - Ефимка подобрался.
– А ты сходи, прикупи там Настасье платка какого или пряников. Бабы пряники любят. А то ж народишко скоро набежит, не дотолкнешься, если и захочешь. Не, Никлошка, если и идти, то тепериче... потом, сам знаешь, напьются... куда там торговать. А завтрева с утречка обратно.
Никлуша поскреб волосы.
– Слухай, слухай, - Ефимка, почуявши, что напарник близок к заветной мысли, приободрился.
– Я ж дурного не посоветую. Вот сам подумай, возвернешься ты завтрева. Чего твоя Настасья спросит? Был на ярмарке праздничной? Был. А привез чего? Ничего... вот тут-то она и заведется... бабы, они такие, чуть чего не по ним, разом станут... опять в сарай погонит.
Никлуша тяжко вздохнул.
Что и говорить, норов у Настасьи был тяжелым, а рука и того паче...
– Так это...
– уходить было совестно, Ефимка-то человек новый, пришел заместо Скарыжника, с которым Никлуша уж который год до Арсинора ходил. Но вздумалось же старому приятелю заболеть не ко времени, а заказ хороший, золотом платить обещали, и терять не хотелось, небось, за рубли прогулянные Настасья куда как крепче осерчает, чем за пряники. Ефимка же...
Хитрый он.
Юркий.