Охота на охотника

Демина Карина

Теперь ей и в самом деле только жениться.

В смысле, замуж выходить.

И тетушка порадуется, давно уже отчаялась пристроить Лизавету в хорошие руки. В ванной перед зеркалом, в котором отражалась растрепанная девица с опухшим лицом Лизавета призадумалась, можно ли руки Навойского считать в достаточной мере хорошими и что будет, если она согласится.

Выйдет замуж.

Переедет во дворец... и... дальше что? Димитрий, как работал, так и продолжит работать, в этом деле жена не помеха. А Лизавете что? Вечера.

Суаре.

Салоны.

Наряды

и шляпки. Те самые выставки георгин, скачки и почти неприличные для дам благородного сословия петушиные бои. Дети, которых передадут в чужие руки, ибо собственными воспитывать некомильфо, и вообще при дворце детям не место.

Нет.

Она... она не хочет так.

Рыжая вышла такая... серьезная?

Мрачная.

Решительная.

Димитрий вздохнул: вот ведь, наверное, надо было озаботиться розами, правда, в свете последних событий у него на розы почесуха начинается. Тогда кольцо.

Какое-нибудь поизящней.

И с камнем.

На помолвку принято с камнем дарить и желательно, чтоб покрупнее, пофамильней.

– Извини, - рыжая отвела взгляд, присаживаясь на краешек стула.

Халат запахнула.

Халат собственный Димитрия, и ей великоват, вон, шейка тонкая торчит, ключички выглядывают и полосочка кружева под ними. Прядка рыжая к шейке ласкается, и так тянет ее поправить.

– Понимаешь, - рыжая смотрела на руки, а Димитрий - на прядку.

И на кружево.

И мысли в голове бродили недостойные благородного человека, которому полагается неудачи переносить стоически.

– Ты мне нравишься, - выдохнула рыжая и покосилась.
– Очень нравишься... непозволительно даже...

– Кем?

– Что?

– Кем непозволительно.

– Приличиями!
– она слегка покраснела, и выглядело это очаровательно.
– И вообще не перебивай! Я тут... может... готовилась... и просто... кем я стану?

– Моей женой.

– А дальше?
– рыжая склонила голову набок.
– Допустим, я тебе тоже нравлюсь... то есть, наверняка, если ты решил предложение сделать, хотя мог бы... и без него. Вот. То есть, я не о том сказать собиралась. Я тебе нравлюсь?

Димитрий кивнул, так, на всякий случай, а то кто их, женщин, поймет, что в головах творится. Не кивнешь тут в нужном месте и все, смертельная обида.

– И допустим, мы поженимся... и потом... я буду нравится. Некоторое время. Пока не надоем. А после что? Ты будешь меня избегать? Или отошлешь куда подальше, чтобы не мешала? Или просто разъедемся, положишь содержание... я так не хочу.

– Я тоже, - согласился Димитрий, пробуя остывший чай.
– Но ты говори, забавно получается.

Рыжая насупилась.

Вздохнула.

– Я... может, стану жить лучше... ты богат, а я нет... совсем... то есть, я не жалуюсь, я привыкла... но у меня есть дело. И оно мне нравится. Я просто не смогу играть в здешние

игры... все эти... нет, я понимаю, что многое делают... то есть, наверняка имеются занятия серьезные, вроде тех же попечительских комитетов, приютов, лечебниц, за которыми надо приглядывать. Это не мое! Я могу, но не мое...

Она замолчала, явно расстроенная.

И Димитрий спросил:

– А что твое?

Сидит вот.

Глядит.

Разглядывает. Хорошо, что не смеется, потому как насмешки Лизавета бы не вынесла. Точнее, вынесла бы, конечно, куда ей деваться, но не от него и... и спрашивает.

Ему действительно интересно?

Действительно.

А главное, Лизавета сама не знает, что ответить. И хорошо, что Навойский не торопил.

...жить, как прежде?

Вставать. Бежать на службу. Вести охоту, писать статьи, которые Соломон Вихстахович примет с преогромным удовольствием? Оно, конечно, дело хорошее, только... рано или поздно Лизавету поймают. И что тогда? Достанется ведь не только ей, но и сестрам, не посмотрят, что они ни в чем не виноваты.

Тогда... оставить все, как оно есть? Не трогать Вольтеровского и его давешнего начальника, который, если подумать, был виновен лишь в обыкновенной чиновничей слепоте и таком же равнодушии. Пускай себе живут, тем паче, что если права Одовецкая, то и жить Вольтеровскому осталось не так долго.

Так есть ли смысл в мести?

Да, прежде был, но то прежде. А теперь? Сестры выросли, поступят, благо, теперь есть на что... даже если не хватит младшенькой, всегда можно будет императрицын подарок пристроить в хорошие руки. Сама же Лизавета... останется при «Сплетнике», благо, колонка дамская в нем и есть, и будет жить.

Станет писать тихие статейки про то, как правильно хранить луковицы тюльпанов и чем чистить столовое серебро. Сочинять советы и маленькие рекламные заметки, за которые, к слову, тоже платят неплохо. Нет, не так, как за те, другие, но...

...еще можно в школу пойти, благо, двух курсов ее хватит, чтобы взяли с превеликим удовольствием. Детей станет учить грамоте и основам магических техник.

По вечерам с тетушкою чаевничать.

Обсуждать дни прошедшие... людей вот... и чем плохо? Подкопят денег и на те же воды поедут, вдвоем... и чем худо?

Ничем.

Только тошно так, что мочи нет. И слезы сами собой на глазах вскипают. И стыдно, за них, а еще за трусость свою. Небось, батюшка не похвалил бы.

– Я...
– Лизавета подняла голову.
– Я статьи пишу... в «СплетникЪ».

Навряд ли он этого не знает. Шила в мешке не утаить, да и князь кивает благосклонно, мол, ничего страшного, простительно.

– И... я не только про цветы пишу.

Вот никто ж ее не заставляет признаваться. Чего стоит промолчать, а то и придумать историю. Лизавета горазда истории всякие придумывать, неужто для себя не сочинит?