Охота на охотника

Демина Карина

Что крысюк.

– Не, - покачал головой Никлуша, примеряясь к первой бочке.
– Сперва дело.

Это в него батька крепко вбил, розог не жалеючи. Платок платком, а бочки... промедлишь - осерчают... не бочки, люди, которые их ждут. Вона, другие подводы уже пусты наполовину, а Никлушина груженая.

– Сам виноват, - с неожиданной злостью прошипел Ефимка, и в бок вдруг кольнуло. Легонько так, будто овод прижалил. Никлуша и сам не понял, с чего вдруг крутанулось небо, поднялась земля навстречу. А бочка из рук выскользнула ужом.

Ефимка

же огляделся и, заприметив человечка в целом неприметного, но за какой-то непонятною надобностью уставившегося на Ефимку, прошипел:

– Не видишь? Перебрал человек... праздник ныне... тезо.. тезо... именинства, во!
– он с неожиданною для хилого тельца его оттащил Никлушу под подводу, уложил и даже рогожкою прикрыл, заботу проявляя.

Зла обозчику, медлительному и на Ефимкин взгляд изрядно туповатому, он не желал. Пройдет пару часов, и очуняет... оно-то было бы верней, если б... но не велено.

Магики, чтоб их...

Ефимка вскарабкался на подводу и, приникнув к верхней бочке, погладил шершавый бок ее. Вот ведь... хорошее вино портить. А в том, что штука, ему врученная, ничего хорошего не делает, он был уверен. Но... платили изрядно, а кто Ефимка такой, чтоб от денег отказываться?

Он приспособил коробочку сбоку и надавил, как учили.

Что-то звякнуло, но и только.

Вторая.

Третья... четвертая и пятая... бочек на подводе было две дюжины, и Ефимка здорово опасался, что не успеет. Нет бы ночью, когда честные люди спят, он бы скоренько управился и сгинул бы, будто бы его и не было никогда. Ан нет, заказчик точные инструкции оставил.

А Ефимке теперь майся.

Того самого неприметного человека он заметил, когда обрабатывал предпоследнюю бочку. Тот, присевши на корточки, разглядывал спящего Никлушу.

– Эй, тебе чего?
– коробочка едва не выпала из Ефимкиных рук.
– Ходь отсюдова, пока я охрану не кликнул...

Человек неспеша поднялся, потянулся.

И сказал:

– Это хорошо, что ты кровью мараться не стал. Это даже замечательно... меньше срок выйдет.

– К-какой...

Ефимка уже понял, что попался. И билась мыслишка, что, если кинуть этому, неприметному - теперь он уже понял, до чего характерною сама по себе была эта самая неприметность - коробку, то шанс сбежать будет... небольшой такой.

– Каторги, - мужичок плечи расправил и пальцами щелкнул, отчего Ефимкины ноги вдруг отказались идти.
– Не дури, дурачок, мы знаем, что ты у нас так, мелочь, но нехорошо людей травить. Согласись?

– Я... я... я не...

Человек покачал головой и руку протянул. Сказал:

– Будем сотрудничать или упрямиться станем?

И Ефимка, пальцы которого едва не раздавили заветную коробку, кивнул. Сотрудничать. Как есть сотрудничать... а каторга... глядишь, сильно далече не пошлют.

С Уфимы он уже хаживал.

И снова пойдет.

Лишь бы в бескандальные записали, да...

Неспокойно.

И свербится, свербится этакое, подговаривая,

что затея дурная и надобно тикать, пока ватажники спять. Вот только разум подсказывает, что, может, кто и спит, да только старый Мороз за трусость спросит, хоть на том, хоть на этом свете, но сыщет.

А там уже...

Смерть, она всякою бывает.

Вот и сидит Шкеня у костерка, разложенного больше для порядку, чем по надобности. Жарко ведь, даже ночью парит, а с реки туман ползет, рыхлый, белый. В таком скрыться - самое оно. Шагнешь в стороночку, и нету тебя, как и не было...

– Шалишь?
– тихий голос заставил вздрогнуть, подскочить.

– Думаю вот, - от Мороза прятать мысли подлые - затея дурная, этот и в голову влезет, что в крестьянский амбар. От прямо чуется, как глазенками своими черепушку сверлит-высверливает.
– Неспокойно мне... неладно, будто...

– Жопа играет?

– Играет, - признался Шкеня со вздохом.
– Мнится, что не так оно просто будет, как...

Мороз кивнул.

Поскреб клочковатую бороденку. Ныне, обряженный в одежу новую, почитай, необмятую, был он похож на купца средней руки, а может, на зажиточного крестьянина, из тех, в чьем подворье и лошадей с две дюжины, и коров стадо, и батраки имеются, чтоб за добром следить.

Вона, шапку напялил, бисером шитую.

Армяк тоже расписной.

Пояс широкий, и хватит в этой ширине места, чтоб скрыть нож-бабочку, кистенек средее руки, да и прочую, в разбойном деле необходимую мелочь.

– Чуйка, значится... чуйка, мил друг, дело такое, не слухать ее себе дороже, - Мороз поднялся с бревнышка и вразвалочку, тяжко направился к амбару.
– Только ныне ты меня слушаться должон, ясно?

Шкеня закивал.

Будет.

Вот пока до площади не дойдут, будет...

...дойти-то им не позволили. Свистнуло вдруг что-то, да так тоненько, будто по ушам струной резанули. И страх вдруг поднялся с глубин души, исконный, первобытный, заставивший позабыть обо всем, кроме одного - собственной шкуры спасения.

Он сам не понял, как нырнул в ноздреватый туман.

Как несся, ног под собой не чуя, позабывши и о Морозе, и о ватажниках, и... он очнулся уже за городом, в овражке, где блевал, выворачивая все нутро, клянясь себе, что, коль жив останется, то навсегда... чтоб в разбойники, чтоб... в монастырь пойдет, грехи замаливать.

Пусть не монахом, а трудником пока... глядишь, смилостивится Господь над грешным дитем своим, укажет ему верный путь, чтоб без душегубства...

– Одного упустили, - боевой маг мановением руки развеял туман и поморщился.

– Ничего, - товарищ его прошелся вдоль спеленутых заклятьями разбойников, которые, приложенные эхом, лежали смирнехонько, всем своим видом выказывая похвальнейшую покорность.
– Далеко не уйдет... что, Мороз, не признал?

– Знакомый?
– боевик пнул благообразного старичка, который в ответ зашипел, заматерился, да хитро так, просто не речь - песня народная.