Охота на сурков

Бехер Ульрих

Тогда в разговоре в погребке Майера за стаканом молодого нусбергского меня смутило одно обстоятельство: Карл и Маари, пришедшие в несколько приподнятое настроение из-за выпитого вина, с таким восторгом восхваляли Ксану, словно были без памяти влюблены в нее. Оба. Чуть ли не жили с ней в странном платоническом браке, браке втроем. И даже собирались сделать этот брак не платоническим.

— Я, наверно, скоро опять окажусь в каталажке, то бишь в тюрьме, вот и женитесь на ней, — сказал я.

Маари засмеялась.

— Извините, господа, но мне необходимо срочно проинспектировать мужской туалет, — отрапортовал я по мере возможности на прусский манер (эту дурацкую формулу я заимствовал от деда Куята).

Карл

пошел со мной, мы пересекли двор; уставленный летом столиками и стульями, он поражал сейчас своей пустотой; воздух во дворе был неестественно тих и настолько насыщен винными парами, что буквально дымился. Мы зашли в «мужской», и «хозяйка дома», тучная матрона в относительно чистом белом халате, вязавшая шерстяной чулок, приветствовала нас так, словно мы ее постоянные клиенты (каковыми мы фактически не являлись); мимоходом я заметил, что матрона не носила чулок и что ее колодообразные, бледные как у мертвеца голые икры втиснуты в давным-давно вышедшие из моды высокие ботинки на пуговицах; мы зашли в соседнее помещение, где обильно мочился один-единственный «гость» в сером, обшитом зеленым кантом национальном костюме; он стоял, широко расставив ноги, с прямой спиной; сильно напомаженные остатки волос были выложены на его облысевшем черепе наподобие эдаких «колбасок».

Мельком увидев четвертушку профиля этого господина, я сразу узнал его, хотя мы не встречались много лет.

Но поскольку я вовсе не жаждал, чтобы и он узнал меня,я совершил небольшой маневр: поставил Гомзу между ним и мной лицом к просмоленной стене.

— А ну, старый товарищ из тридцать шестого, не признаешь своего бывшего командира?

— Привет. Я действительно не признал своего старого командира, — солгал я.

— Зато я тебя приметил, — сказал господин с «колбасками».

Он, Гомза и я, «приводя в порядок одежду», одновременно оторвались от просмоленной стены. Принимая во внимание обстоятельство встречи, мы безмолвно пришли к соглашению — не подавать друг другу руки. Но и после того, как наша троица помыла руки и мы пробормотали несколько слов насчет погоды не по сезону, я и мой «старый командир» воздержались от рукопожатия, как будто это было чем-то само собой разумеющимся. Я не счел нужным также знакомить его с Гомзой, и тот, бросив быстрый взгляд на три значка, украшавшие лацкан серого костюма «гостя», сразу отвернулся. Пройдя гуськом мимо вязавшей чулок матроны без чулок, каждый из нас кинул на ее тарелку мелочь, после чего матрона, явно восхищенная притоком посетителей, одобрительно заявила с материнской теплотой в голосе:

— Огромное спасибо, да-да, какой чудной вечер. Совсем тепло, и господа то и дело облегчаются.

У входа в уборную под старинным фонарем господин в национальном костюме остановился и закурил сигарету. Не прощаясь, Гомза пересек двор, насыщенный винными парами.

— Один из наших модных скульпторов. Правильно? Авангардист с уклоном в салонный коммунизм. Так? Если не ошибаюсь, его специальность — грудастые кресты.

Я промолчал. При свете фонаря уборной монокль без оправы, который мой собеседник вставил себе в глаз, поблескивал, блестели и его напомаженные «колбаски», и металлические пуговицы на зеленом, как елка, жилете, и значки: позолоченная корона на лацкане — знак верности монархии, дополнявший корону значок австрийского Отечественного фронта и еще одна корона — подделка под орден. У этого тина был сильно выпуклый череп, кое-где прикрытый слипшимися прядями волос, сухой орлиный нос, напоминавший клюв коршуна, и тонкие как ниточки губы, из-под которых выпирали резцы, прикрытые теперь золотыми коронками.

Сей гауптман военно-воздушных сил в отставке сильно смахивает на сварливую бабу-ягу, подумал я. И чтобы не остаться в долгу, нарочито иронически заметил:

— Да, старый товарищ, собственно, меня удивляет,

что ты не перешел из запаса на действительную службу.

— Шёнбург-Хартенштейн мне это предлагал. Но сейчас есть дела поважнее. Мое агентство.

— Ах так, все еще занимаешься страховкой?

— Давно не занимаюсь. — Он протянул мне визитную карточку. Настоящий фокус-покус… Можно было подумать, что он прячет ее в рукаве. — Ты, Требла, напрасно рискуешь жизнью, поставил не на ту карту. Адельхарт фон Штепаншиц… Штепаншиц рассказал мне о твоем хождении по мукам. Кроме того, я кое-что почерпнул из газет. — Ногой он затоптал сигарету. — Сам виноват, старина. Да. Теперь у тебя есть мой служебный адрес. Может быть, при случае заглянешь и мы побеседуем… Побеседуем обо всем. — С этими словами он молодцеватым жестом сунул мне в руку свою влажную ладонь.

Кого напоминал этот жест?

Пожав мне руку, он поднял глаза и вперился в меня взглядом профессионального гипнотизера, дающего сеанс внушения на подмостках варьете, но при всем том в глазах его было обезоруживающее выражение внезапно заупрямившегося человека.

Кого напоминал этот взгляд гипнотизера?

— Старуха права, — неожиданно заключил он свою тираду уже совсем другим, не напряженным тоном. — Погода явно влияет на мочевой пузырь. — Он вяло кивнул и опять направился в мужской туалет, где его радостно приветствовала матрона с вязанием.

Секретно! Быстро! Надежно!

АГЕНТСТВО «ВИНДОБОНА»

СПЕЦИАЛЬНАЯ ИНФОРМАЦИЯ

Управляющий Гейнцвернер Лаймгрубер, гауптман в отст.

Вена I Йордангассе, 9-а, верхн. эт.

С того ноябрьского вечера, когда дул фён и когда я в обществе супругов Гомза пил молодое вино в погребке Майера в Нусдорфе, визитная карточка, которую всучил мне во дворе бстховенского домика бывший командир тридцать шестого, долго лежала без употребления. Она лежала в кармане моего пиджака, до тех пор пока Ксана после нового года не отдала пиджак в чистку, предварительно выпотрошив все карманы. Только тут я удосужился прочесть карточку Лаймгрубера.

Специальная информация?

В одни из первых январских дней я пересекал Юденплац, и под ногами у меня скрипел почерневший слежавшийся снег. Как говорится, меня подгоняло любопытство. А вот и угол Йордангассе; на доме была прикреплена ветхая жестяная вывеска, напоминавшая наполеоновский боевой флаг из Дома инвалидов, но рекламировавшая всего-навсего неких «международных детективов» Гельбауга и Орнштейна. С этой вывеской контрастировала вывеска на дверях дома 9-а по Йордангассе, затерявшаяся среди множества плохо освещенных табличек различных учреждений, — это была совершенно новая, но вместе с тем неприметная эмалевая дощечка, сообщавшая о существовании агентства «ВИНДОБОНА», руководимого гаутманом в отставке Гейнцвернером Лаймгрубером. (В доме 9-а, не считая пансиона, размещались, видимо, почти исключительно канцелярии и конторы.)

Как тут не вспомнить зимние подъезды Вены, тускло освещенные, нетопленные, каменные, дышащие могильным холодом. Каморка привратника была, конечно, пуста, в доме царила давящая тишина, всегда наступающая в административных зданиях после конца рабочего дня. На винтовой, отделанной под мрамор лестнице, ведущей к верхнему полуэтажу, раздавались только мои одинокие шаркающие шаги. Наверно, и агентство «Виндобона» окажется закрытым. Но это меня не беспокоило, я надеялся прочесть на дверях имена возможных компаньонов Лаймгрубера, которые, как я рассчитывал, помогут мне найти ответы на несколько весьма неясных вопросов. Однако на двери с глазком висела лишь точно такая же маленькая эмалевая дощечка, как и внизу. Впрочем, дверь не была на запоре. Она была слегка приоткрыта, ее держала зажатая створками кожаная сумка.