Океан. Выпуск одиннадцатый
Шрифт:
— Могут быть любые неожиданности. Я рассчитываю на вашу помощь, Игнасте!
— Да, капитан.
— Хорошо. — Калласте застегнул форменную куртку. Повернулся к помощнику: — Пойдемте к команде.
Игнасте пропустил капитана вперед и посмотрел вслед. Плечи Калласте, как обычно, были прямы, голова высоко поднята. Ничто не выдавало в нем волнения.
Голоса стихли, как только капитан и старший помощник вошли в салон. Игнасте остановился у края массивного стола, занимавшего большую часть каюты. За этим столом обедали офицеры корабля. На полированной крышке всегда стоял яркий погребец с пряностями. Но
Калласте обвел взглядом собравшихся. Здесь была почти вся команда. Не пришли только несшие вахту в машинном отделении. Игнасте смотрел на капитана. Тщательно причесанная голова, безукоризненно отглаженный воротничок сорочки, спокойные глаза. Калласте молчал. В наступившей тишине вновь пробили склянки. Пять утра. В шесть — это хорошо знал Игнасте — пароход встанет под погрузку.
Собравшимся было известно о событиях в Эстонии, и все же они настороженно приглядывались к капитану, считая, что он знает обо всем больше и лучше их. И это ожидание его слов или указаний лучше чем что-нибудь другое говорило об авторитете Калласте даже среди этого с миру по нитке собранного экипажа.
Капитан прочел радиограмму. От одного к другому прокатилась негромкая волна голосов. От стены отделился высокий, крепкоплечий матрос с коротко постриженными белобрысыми волосами. Он взмахнул рукой и, с шумом выдохнув воздух, будто вынырнул из глубины, сказал:
— Как же так? — Он обвел всех округлившимися глазами. — У Советов — колхозы. Значит, нашей земле конец? У отца хутор. Теперь отнимут? Так, что ли, капитан?
Калласте смотрел на налитого злобой парня. Он хорошо знал таких парней. На судах их плавало немало. Сыновья зажиточных крестьян, они уходили на несколько лет в море, чтобы скопить деньжонок и прикупить у разорившегося соседа земельный участок. На этом обычно заканчивалась их морская биография. Работали они неплохо, с крестьянской добросовестностью, но моряками никогда не становились. Их тянула к себе могучая сила земли.
— Так что вы скажете, капитан? — Парень шагнул к столу. За спиной у него вновь раздались голоса.
Калласте остановил разговоры.
— Пока я не могу сказать, как будет решен земельный вопрос. У нас нет разъяснений. Вероятно, они будут позже.
— А как с жалованьем, капитан? Кто будет платить? — Это спросил лысоватый, уже немолодой моряк. Он обвел взглядом собравшихся. — Может, пока не поздно, перейти на другие суда?
Калласте прервал его:
— Идет война, и капитан любого судна пользуется правами военного времени. Вы моряки и знаете об этом. Каждый из нас выполняет свой долг. Что касается жалованья, оно будет выплачиваться регулярно. — Калласте аккуратно сложил радиограмму пополам, перегнул еще раз и спрятал в карман: — Мы должны прежде всего думать о родине — стране, под флагом которой ходит судно. — Капитан взглянул на часы: — В шесть ноль-ноль станем под погрузку. Погрузка будет производиться двумя кранами. Офицерам проверить вахты. Рейс на Буэнос-Айрес. Увольнения на берег я отменяю. — Капитан повернулся и, выйдя из салона, прошел в свою каюту.
Несколько минут еще были слышны голоса. Затем люди начали расходиться.
Когда стюард принес капитану утренний кофе, Калласте стоял в форменной
Калласте был недоволен собой. Он упрямо твердил: главное сейчас — сохранить судно в рабочем состоянии и продолжать рейсы заключенных ранее фрахтов. Но чувствовал: главное совсем не это, а то, на что он не ответил себе и твердо не заявил команде. Главным было его внутреннее отношение к происшедшему на родине. На мгновение он уже второй раз за ночь вспомнил трех немцев из пивного погребка. Возможность прогуляться под окнами его дома в Таллине для них намного уменьшилась. От этой мысли стало теплее.
Калласте взял принесенную стюардом чашку и выпил кофе стоя. Он все еще смотрел в иллюминатор. Рассвело. С высоты капитанской каюты хорошо были видны причал, краны, портовые склады, облепленные яркими щитами реклам. На причале появилась легковая машина. Объезжая железнодорожные пути, она на мгновение остановилась, будто сидящий за рулем раздумывал, куда ее направить. Резко сорвавшись с места, машина покатила вдоль причала. Капитан потерял ее из виду, когда она скрылась за высоким бортом стоящего впереди «Каяка» канадского углевоза.
Калласте тут же забыл о ней, сказав вслух:
— Хитришь, капитан. — И повторил: — Хитришь…
Кто-то взялся за ручку двери.
— Прошу, — повернулся Калласте.
— К вам журналист, капитан, — сказал, заглянув в каюту, вахтенный.
И сейчас же из-за его плеча протиснулся высокий, костлявый человек в серой, сдвинутой на затылок шляпе.
— У меня несколько вопросов, господин Калласте, — быстро заговорил он, садясь к столу. Неожиданный гость достал блокнот. — Вы, конечно, знаете о событиях в Эстонии? — Перо его заскользило по бумаге. — Нас интересует, как вы относитесь к происшедшему. Ваш гнев, возмущение нарушением суверенитета Эстонии.
Он продолжал писать, хотя капитан не произнес ни слова.
— Насколько мне известно, — сказал Калласте, — Государственная дума Эстонии обратилась в Верховный Совет СССР с просьбой о принятии Эстонии в Союз Советских Социалистических Республик.
Рука журналиста замерла, словно натолкнулась на преграду. Он мгновение смотрел на Калласте ничего не понимающими глазами.
— Но… — начал было он.
— Я все сказал, — отрезал Калласте.
— Вы офицер флота, — заторопился журналист.
Но Калласте прервал его:
— Извините. Сейчас начнется погрузка. У меня нет времени для беседы.
Через несколько минут, поднявшись на капитанский мостик, Калласте вновь увидел журналиста. Тот стоял на причале у трапа «Каяка» и, энергично размахивая руками, что-то говорил вахтенному. Вскинув голову, он заметил Калласте и, прервав разговор, как-то боком пошел к своей машине. В эту же минуту на причале загремели краны. Погрузка началась.
К вечеру «Каяк» вышел в море. Английский лоцман, пожелав доброго плавания, по штормтрапу спустился на пляшущий у борта катер. Уже с палубы катера он на прощание помахал рукой. Что-то крикнул в рупор, но слов капитан не понял. Лоцманский катер, круто взбегая на волну, пошел к берегу. На островах не было видно ни единого огонька. Маяки были погашены. Англия погрузилась в темноту. Налеты немецкой авиации становились все более и более ожесточенными.