Око воды. Том 2
Шрифт:
Но едва закончился очередной танец, как Ассим Наффир-шан неожиданно оказался перед Леей, словно вырос из-под земли, и протянул руку, приглашая её. И ей ничего не оставалось, как согласиться. Его ладонь была сухой и горячей, и от прикосновения к ней Лее показалось, что и её кожа высыхает, словно от пустынного ветра.
— Миледи Рюмон? Вы позволите? — спросил он тихо с каким-то жадным придыханием.
— Разумеется.
Он притянул её к себе, и его руки показались Лее стальными обручами, в которые заковали её тело. Стало невыносимо жарко, и жар этот был каким-то иссушающим, словно Ассим Наффир-шан хотел сжечь её в своих объятиях. Они молча кружились, и он не сводил с неё жадных пытливых глаз, вглядываясь в её лицо так, словно хотел рассмотреть её душу.
И снова перед ней была башня, опутанная гигантскими кольцами, вот только в этот раз змеиное тело венчала голова Ассима Наффир-шана. И его глаза, густо подведённые чёрным, сейчас горели ярким огнём, завораживали и жгли, испепеляя всё внутри, как будто высасывали душу.
Сопротивляйся ему, Лея! Не смотри ему в глаза! Ты же Волна, ты можешь погасить этот огонь!
И никогда она ещё не была так рада голосу в своей голове, как в этот момент. Она представила себя волной, с шипением накатывающей на горячий песок. Волна прокатилась, вскипая лёгкой пеной, сначала тонкая, как шёлковое покрывало, но за ней пришла вторая и третья, выше, больше, безжалостнее…
И ударила прямо в горящие огнём глаза.
— Спасибо за танец, миледи Рюмон.
Ассим Наффир-шан разжал пальцы и отпустил её, отступая назад, как показалось Лее, слишком поспешно. И их танец закончился, хотя музыка ещё не стихла.
Он разозлился и его высокий лоб и даже бритый череп покрылись бисеринками пота. Он стёр их резким движением и так и остался стоять, прожигая Лею взглядом, но больше не приближался. А Лея поспешила отойти в толпу и затеряться среди гостей, чувствуя, как внутри бьётся лихорадочный прибой, пытаясь растворить и выплеснуть наружу весь её страх.
Тише, Лея, тише! Ты же не хочешь, чтобы кто-то это заметил? Он больше не тронет тебя.
Она сжала руками виски, ощущая, как под кожей колотится сумасшедший пульс, и подхватив юбку, торопливо выскочила на галерею. Ей необходим свежий воздух и уединение, чтобы прийти в себя.
— Что ему нужно от меня?
— Твоя сила, Лея. Он пробовал её на вкус…
— Милосердные боги!
Она прошла по галерее, выбралась на верхнюю террасу и остановилась у фонтанов. Террасы с фонтанами спускались каскадом к парку, и чуть ниже, на большой площадке для гостей было организовано огненное представление. Под весёлую музыку факиры жонглировали пылающими шарами и крутили подвешенные на цепях горшки с горящим маслом. Лея расправила юбку и вдохнула поглубже, успокаивая сбившееся дыхание и оглядываясь, и только в этот момент увидела фигуру в белом. Милорд Ландегар стоял поодаль, положив руки на перила балюстрады, огораживающей террасу, и тоже наблюдал за огненным представлением.
— Вы снова уединились? Только в этот раз не из-за кружев, а чтобы не танцевать? — спросила Лея с улыбкой, подойдя и остановившись в паре шагов.
— Э-м-м, это так заметно, что я избегаю танцев? — милорд Ландегар обернулся и, окинув её взглядом с головы до ног, улыбнулся в ответ.
— Пожалуй, что да.
— Составите мне компанию? Или вы тоже искали уединения? — он указал на место подле себя.
— Искала. Но ваша компания ему не помешает.
Она встала рядом, положила ладони на перила и тоже стала смотреть на мелькающий в умелых руках факиров огонь.
— У вас грустный вид, миледи Рюмон, уж простите мою откровенность. Вас так расстраивают балы, или есть ещё причина? Или, может быть, мне показалось, что вы очень несчастны? — спросил милорд Ландегар, искоса посмотрев на неё. — И кстати, вы прекрасно выглядите, миледи Рюмон, надеюсь, это утешит вас. Хотя могу предположить, что у девушки в вашем возрасте может быть только одна причина для грусти. Разбитое сердце?
— Да… вы правы, — Лея
— И кто мог разбить сердце такой красавицы? Боги! Он, видимо, какой-то идиот, простите мою резкость, — милорд Ландегар повернулся и, прислонившись к постаменту с мраморной статуей льва, скрестил на груди руки. — Он просто глупец или… слепой. Надеюсь, я вас не обидел?
— Нет, — Лея с улыбкой покачала головой, — не обидели. Скорее, это я была глупа или слепа, не смогла разглядеть, что он настоящее чудовище.
— Он причинил вам боль? — спросил милорд Ландегар, понизив голос так, словно не хотел, чтобы его вопрос услышали, хотя вокруг и так никого не было.
— Да. И… нет. Не знаю, как выразить это правильно… Скорее, я сама причиняю себе боль, потому что не могу отказаться от мыслей о нём. Я должна его ненавидеть. И я ненавижу его. И в то же время люблю. И это меня убивает, потому что с каждым днём я ненавижу его всё меньше, а любить мне его нельзя, — она опустила голову и, проведя ладонями по струящейся ткани платья, добавила совсем тихо. — Даже не знаю, зачем я вам всё это рассказываю…
— О, нет, нет, говорите! — милорд Ландегар тоже провёл ладонью по перилам, будто смахивая невидимую пыль. — Я понимаю, о чём вы. Я тоже потерял любимую. И, что самое печальное, я сам в этом виноват. Теперь и я для неё потерян навсегда… Так что… я понимаю вас и ваше желание разделить с кем-нибудь свою боль. Но что такого ужасного он совершил?
— Поверьте, он совершил много страшных вещей, о которых нельзя даже вслух говорить без содрогания. И мой разум понимает это. Но моё сердце, — она посмотрела на милорда Ландегара и приложила ладонь к груди, — оно мне неподвластно. Я хочу заставить себя забыть о нём… и не могу.
— Почему? Разве это сложно, если он действительно так ужасен? — милорд Ландегар пытливо всматривался в её лицо и его интерес к рассказу Леи был искренним.
— Это трудно понять, но, — Лея вздохнула, словно собираясь с мыслями, и, посмотрев милорду Ландегару прямо в глаза, ответила: — Когда он рядом, я совсем другая. Он будто открывает дверь в какой-то новый мир, где я совсем теряю себя. Насколько мне хорошо рядом с ним, настолько плохо без него, — она покачала головой. — И я не хочу такой любви. Совсем не хочу. Она меня уничтожит! Но не проходит и мгновенья, чтобы я не думала о нём. Я вижу его повсюду. Мне кажется, я вижу его во всех людях, кто хоть чем-то на него похож. И даже в тех, кто не похож на него совсем. В старом мэтре из университета, например, и вот даже в вас! — она усмехнулась и посмотрела вниз, смутившись от слишком внимательного взгляда своего собеседника. — Так можно сойти с ума! Я понимаю, что всё это просто моё воображение, всё это просто потому, что я очень хочу его увидеть, и это…это ужасно! Но я ничего не могу с собой поделать, — она развела руками, будто извиняясь, и спросила, снова взглянув на милорда Ландегара: — А вы как боретесь с вашими чувствами?
Ей показалось, что-то знакомое в его усмешке, в том, как дрогнула бровь, и он, потерев переносицу, ответил, переведя взгляд на огненные веера в руках факиров:
— Я не борюсь. И я не хотел бы забывать её даже за всё золото мира, — он сделал паузу, как будто подбирал нужные слова, а затем добавил негромко, словно говорил сам собой: — Эта любовь сделала меня лучше. Она меня изменила и… я благодарен ей за это. Раньше мне хотелось только разрушать, а теперь… Теперь я способен что-то созидать. Раньше я думал, что любовь — это зло. Но я ошибался. Не всякая любовь зло, и, наверное, всё зависит от тебя самого. В какой-то момент ты начинаешь понимать, что любовь — это единственная узда, которая удерживает твоё безумие от того, чтобы оно не сорвалось в галоп и не разрушило тебя окончательно. Она — моя узда, миледи Каталея, — он посмотрел на неё и улыбнулся, — хотя даже не знает об этом.