Окрашенное портвейном (сборник)

Янс Георгий

Непряхин встает, берет за плечи Заворуева и возвращает того в кресло.

– Так что, давай, рассказывай, к кому с печатью ездил?

– Да я и не собирался скрывать, – растерялся Заворуева, первая волна опьянения от коньяка прошла. – К Петюнькину ездил. Он землю будет покупать. Договорились, что я к нему подъеду, и на кое – какие документы печать поставлю, – продолжал он уже оправдываться. – Человек-то уважаемый. Он обещал у сельсовета дорогу заасфальтировать.

С нескрываемым испугом смотрит на Непряхина, но продолжает

говорить. Молчать себе дороже.

– Себе лично ничего не просил. Он сам предложил. Но только самую малость, машину отремонтировать.

– Какую именно? – поинтересовался Непряхин.

– Обе, – не смог соврать Заворуев от испуга. – Все, больше ничего. Ну, естественно, когда бумаги подписали, в ресторане слегка перекусили.

Все это время Алла стояла у приоткрытых дверей, стараясь ничего не пропустить, чтобы потом все в точности пересказать народу. Но, услышав последнюю фразу своего начальника, не выдержала и влетела в кабинет.

– Как же слегка. Приехал, и сразу в свою комнату для релаксации дрыхнуть пошел. Меня еще с собой звал. Я отказалась. Кто тогда будет на телефонные звонки отвечать? Я же все-таки на службе.

– Да не звал я ее. Она сразу сказала, что не может сегодня, – с отчаянием в голосе произнес Петр Фомич.

– Это что же такое должно было случиться, чтобы Алка отказалась? Значит, точно не могла.

Это уже Шмелев, который вслед за секретаршей вошел в кабинет, но остался стоять у дверей.

– Тебя кобеля забыла спросить, что мне делать, – огрызнулась Алла. – Ты лучше думай, как жить тебе дальше. Магазин-то твой мы прикроем. В ногах валяться будешь, чтобы пожалели.

В этот момент Алла была олицетворением единства власти и народа.

– Уж не в твоих ли? Желающие между ног потереться, и без меня найдутся. Успевай только раздвигать.

– Вы слышали, вы слышали, – в Алле заговорил голос народа. – Трудовую женщину оскорбляет. Кровосос.

– Прекратите базар! – не выдерживает Неваляев. – Выйдите оба. Не мешайте следствию. Петр Фомич, давайте дальше рассказывайте. Легли спать. Печать-то куда дели?

– Да, я поспал-то всего часок, начал оправдываться Заворуев. – Иван Сергеевич пришел. А печать, как положено в сейф положил. Алла должна была видеть. Алла.

– Что кричите? Тут я, – она и не думала выходить из кабинета.

– Я когда приехал, печать в сейф положил? – с тревогой в голосе спросил Заворуев.

– Если бы. Вы сразу спать завалились. А тут пришли из бухгалтерии, надо печать ставить. А где она? Я в сейф полезла, а ее там не было.

– Где она? – отозвался эхом Заворуев.

– Все понятно. По пьяному делу где-то печать оставил, – подвел печальный итог Непряхин.

– Да быть такого не может. Я хорошо помню, что в карман ее положил, – клялся Петр Фомич.

– Как вы помните, Петр Фомич, мы все прекрасно знаем, – с иронией заметил Семипостол. Сегодня был его день. –

Я вам на прошлой неделе билет партийный новый выправлял, потому, как не помнили, куда старый задевали.

– С билетом точно не помнил, – согласился Заворуев. – Мне кажется, что я его закопал до лучших времен. Тьфу, ты. Не так сказал. Сейчас.

– Он вышел из-за стола, и уже никого не спрашивая, еще раз приложился к коньяку.

– Не до лучших времен, – вновь, взбодрившись, продолжил он. – А, чтобы лучше сохранить. Где закопал? Да, вроде как под яблонькой. Я под ней все ценное прячу.

После небольшой паузы, делает напряженное лицо.

– Нет, не помню.

– Вы, Петр Фомич, такими поступками плодите пораженческие настроения, – назидательно произнес Семипостол. – Сила нашей партии в ее непотопляемости. Придет, к примеру, новый потоп. Все зальет водой, все под ней скроется, и только партия наша будет на плаву. Знаете, почему?

– Знаем, знаем, – с усмешкой заметил Непряхин.

– Я знаю, что вы смеетесь, Иван Сергеевич. И, говно бывает, тонет, а мы нет.

– Николай Кузьмич, о непотопляемости вашей…, – попытался вернуть разговор в деловое русло Неваляев.

– Нашей, нашей, капитан. Нашей, если хочешь быть майором.

– Пусть будет нашей, примирительно ответил милиционер. – А майора, я как раз сегодня получил.

Неваляев посчитал тему исчерпанной и снова обратился к Алле.

– Рассказывайте. Что знаете? Что видели?

– Я, что делаю? – обиженно ответила Алла. – Я рассказываю. А вы меня своей дерьмовой партией перебиваете. Значит, пришли из бухгалтерии. Печать надо поставить. А Петр Фомич в своей релаксации уже рулады выводит.

– Жена тоже жалуется, – поспешил оправдаться Заворуев. – Только чуть захраплю, она кулаком в бочину. Как будто я виноват.

– Знала бы, что помогает, врезала бы. А я ему, как порядочная: «Петр Фомич, Петр Фомич». Ноль эмоций. Тогда по карманам пробежалась. Нет печати.

– Я точно помню, что в карман положил.

Алла пропустила его реплику мимо ушей.

– Он на спине лежит. Думаю, последняя надежда в кармане, что на заднице посмотреть. Начала его переворачивать. Тяжело, боров-то здоровый. Перевернула, все-таки. И точно, печать в заднем кармане. Взяла. Бухгалтерии на бумаги печать поставила и в сейф ее положила.

– Вот видите, я правду говорил, – сказал, было совсем сникший Заворуев.

Но на главу уже никто не обращал внимания. Вот так проходит земная слава.

– Во сколько было? – спрашивает Неваляев.

– До обеда было. Около двенадцати.

– Так, понятно, – милиционер что-то записал в своем блокноте. – Двигаемся дальше. Помните, Петр Фомич, что дальше было?

– Помню, хорошо помню. Значит, вчера был четверг. Положил я печать…

– Вторник вчера был, вторник! – уже не скрывал своего раздражения Неваляев.