Окрашенное портвейном (сборник)
Шрифт:
Ну, конечно, вторник. Я по вторникам торговые точки инспектирую. Как я запамятовал? Мне печать была нужна, чтобы протоколы выписывать. Есть еще среди предпринимателей несознательные люди, – Заворуев приободрился, он всегда на митингах ощущал себя очень комфортно. – Нарушают правила торговли. Прямо скажу, наша власть работает эффективно, выполняются наказы избирателей. Наводится порядок, устраняются недостатки. Кто-то скажет, много ошибаемся. Я так отвечу, это не ошибки, а наши неиспользованные резервы. Резервов у нас кладезь.
Шмелев по – прежнему стоит в
– Пока с нас деньги тянуть можно, резерв всегда будет.
– Шмелев, а вас пока никто не спрашивает, – недовольно заметил Неваляев. Чем дальше оттягивалось торжество по случаю присвоения звания, тем он больше мрачнел. – Выйдите, не мешайте следствию.
Шмелев никак не отреагировал и остался стоять в дверях. Да и никто ни на кого уже не реагировал – каждый был занят своим.
– Да не скрываю. Наказываем предпринимателей рублем, – продолжил свой митинг Заворуев. – Но все деньги идут исключительно на социальное развитие нашей малой родины. Избиратель видит, как буквально на глазах хорошеет наше село. Скоро, очень скоро будет проложена дорога к сельсовету. На это нас нацеливает послание президента. Оно для нас – руководство к действию. Следующая наша первостепенная задача – сделать наше поселение свободной экономической зоной. Поэтому, когда мы проложим дорогу к сельсовету…
– И, сколько ты вчера протоколов выписал на социальное развитие? – подозрительно спросил Непряхин.
– Нисколько, – не смущаясь, соврал Заворуев, забыв, что он все же не на митинге. – Я же говорю, что механизм вертикали власти очень эффективен. Нет у нас недостатков. Вектор развития…
– Врет, – не выдержал Шмелев. – Он только с меня полторы штуки слупил безо всякого протокола.
– Правильно, – тут же, как митинге, нашелся Заворуев. – Вы добровольно, я подчеркиваю, добровольно пожертвовали деньги на строительство храма. Нет, не так. На партийное строительство, поэтому без протокола. Какие могут быть церемонии при добровольном пожертвовании? Наша партия хочет быть живым организмом, близкой к нуждам простого человека, а не формальной, забюрокраченной структурой. Правильно, я говорю, Николай Кузьмич?
Заворуев хотел заручиться поддержкой Семипостола, и обойти щекотливый вопрос о деньгах.
– Все так. Только деньги где?
Семипостол на уловку не поддался.
– Сколько ты собрал на партийное строительство, – с угрозой, но не без ехидства спросил Непряхин.
– Я с мужиками созванивался. Всех объехал, – мстительно подсказал Шмелев.
– У нас 16 точек, – начал считать Непряхин. – Умножаем на полторы, получается 24 тыщи. Где деньги?
Гневный вопрос заместителя застал Заворуева у шкафа с коньяком.
– Я и сам удивляюсь, где они? – удивился Заворуев, обтерев рукавом губы и, убирая бутылку обратно в шкаф.
– Так мы еще и деньги будем искать? – у Неваляева настроение испортилось окончательно.
– С деньгами мы сами разберемся, – в голосе Непряхина зазвучали жесткие нотки.
– Сами разберемся. Это чисто конкретно наши партийные дела, – поддержал товарища Семипостол.
– Дело ваше, – согласился Неваляев, – Дальше, что было, Петр Фомич?
– Дальше? – мученически переспросил Заворуев. В этот момент ему хотелось только еще выпить и лечь спать, поэтому Петр Фомич попытался свернуть разговор. – Дальше я, товарищи, не помню. Полный провал в памяти.
– Он моей Наталье свидание назначил, подсказал Шмелев. – Когда всех объехал вернулся ко мне в магазин. Наталью с собой забрал. Мне сказал, что с разрешением никаких проблем не будет, что я завтра смогу в сельсовете его забрать. Я Наталью и отпустил, – предприниматель изобразил виноватый вид. – Тем более, что до закрытия час оставался. Восемь уже было.
Алла коршуном бросается к Заворуеву, который, подложив руки под голову, начал подрёмывать… Она хватает его за пиджак, пытаясь, не дать ему заснуть.
– Ты, что мне поганец, на днях говорил? Алла – ты моя звездочка единственная. С женой разведусь, на тебе женюсь. Я дура поверила. А, Наташка, Наташка! Тоже хороша. Такую тихоню из себя строила.
Заворуев даже не пробует вырваться из цепких рук Аллы, а только бормочет:
– Я больше ничего не помню. Затмение в голове и провал в памяти. Ничего больше не помню. Оставьте меня в покое. Я так устал.
В этот момент в кабинет входит Скока – синюшник. Одет он по погоде: в широких трусах в яркий цветочек и тапочках. Вошел он не один, за спиной притулилась Наталья.
– Да, здесь, я смотрю, целый кворум собрался.
– Ты, что завалился сюда? Звал кто? – раздраженно спросил Непряхин. – Мог бы хотя бы носки одеть. Не на пляж пришел, – добавил он, приглядевшись к Скокову.
– Я как раз с реки иду. Купаться ходил. Мне с Петром Фомичем интимно переговорить надо, – объяснил Скока причину своего появления.
– Какие еще у тебя могут быть дела с руководством? – удивился Неваляев.
– Вот и могут.
Скока, на сколько мог, придал своему лицу загадочное выражение.
– Я, что не имею право переговорить со всенародно избранным руководителем?
– Имеешь, имеешь, – согласился Непряхин. – Только у Петра Фомича нет секретов от товарищей. Так ведь, Петр Фомич?
Заворуев, так и не сумевший заснуть, сидел с отрешенным видом, обхватив голову руками. На всякий случай сказал:
– Я ничего не помню, ничего.
– Вот видишь. Петр Фомич подтверждает, что у него нет никаких тайн. Говори, зачем пришел, – приказал Непряхин Скокову.
– Даже не знаю, можно ли при вас? – произнес Скока с сомнением.
– А эту, зачем привел? – показала Алла рукой на Наталью.
– У меня дело государственной важности, – пропустил Скоков вопрос секретарши. – Но прежде хотелось бы знать, что мне полагается за содействие власти.
– За что? – не понял Непряхин.
– За содействие государственной власти, – еще раз повторил Скока.
– Если вознаграждение было объявлено заранее, тогда нет вопросов. В противном случае все зависит от важности твоих сведений, – объяснил Неваляев. – Выкладывай, что там у тебя.