Омут
Шрифт:
Кир, зажмурившись, закидывает голову назад и глубоко дышит. Для него наблюдать за тем, как мама общается с Алисой, было не впервой, но с каждым новым разом воспринимать это становится всё тяжелее. По началу он пытался помочь. Старательно подбирая слова и не обращая внимания на то, как безысходность скребёт изнутри, объяснял, что сестры больше нет. Пытался уговорить маму обратиться к специалисту, который бы помог справиться с горем, но она только отмахивались и говорила, что всё в порядке. Отец равнодушно пожимал плечами, говорил, что не может вмешиваться пока Виктория сама этого не захочет и ехал на очередное рабочее
– ...я так удивилась, когда узнала, что твоя учительница по химии уволилась из школы и…
– Мама, хватит!
– обрывает он никак не заканчивающийся монолог и, обхватив плечи женщины ладонями, резко поднимает её на ноги.
Виктория от неожиданности роняет фотографию на кровать и растерянно моргает. Не отрывая от снимка глаз, она, управляемая им, послушно шагает к выходу из комнаты и, только когда перед её носом захлопывается дверь, будто просыпается ото сна. Испуганно вздрагивает, сжимается и, обернувшись, встречается взглядом с Киром.
– Сынок, это ты, - облегчённо выдыхает она, расслабляясь.
– Да, мама, это я, - горько усмехается парень.
В детстве Виктория могла лишь по одним шагам понять, что это именно он поднимается по лестнице, а теперь узнавала только после такой небольшой встряски.
– Когда ты приехал?
– Полчаса назад.
Мама улыбается и, протянув ладонь, ласково прикасается к его щеке, как делала это раньше, когда в зелёных глазах её любимого старшего сына ещё не было такой серьёзности и ответственности, будто он и только он один должен тащить все испытания, выпавшие на их долю, лишь на своих плечах. Но парень, поджав губы, отстраняется от её пальцев и отходит назад. Злость на себя, родителей и эту грёбаную жизнь отдаётся ноющей пульсацией в висках, не находя выхода наружу.
– Мама, пожалуйста, не надо.
– Я соскучилась по тебе, милый, - словно не слыша его, произносит женщина.
– Хорошо, что нашёл время и приехал.
– Я приехал к Алеку.
– Да, Алек сейчас в…
Виктория замолкает на полуслове, понимая, что не может вспомнить, где находится младший сын. В школе? У друзей? Во дворе?
– Когда ты видела его в последний раз?
– правильно истолковав мамино молчание, спрашивает Кир.
Его прищуренные глаза, будто видят её больную, тоскующую, кровоточащую каждый день душу насквозь, отчего женщина виновато опускает голову, и обхватив себя руками, неопределенно пожимает плечами.
– Я же просил, мама, - выдыхает он сквозь зубы.
– Ты же мне обещала!
– Кирюша, я…
– Неужели это так сложно - быть рядом со своим ребёнком, когда он в тебе нуждается?!
– Ты прав… Ты абсолютно прав… Просто я…
– Хватит, мам, - просит Авдеев, поморщившись.
– Я не хочу слушать оправдания, лучше пойду к Алеку.
– Почему ты так жесток со мной?!
– жалобно всхлипывает ему в спину Виктория.
– Потому что иначе уже нет сил.
Поставив жирную точку в разговоре, Кир стремительно уходит. Взгляд матери прожигает затылок, но он не оборачивается. Только сжимает и разжимает ладони, пытаясь сбросить раздражение. А ещё дышит. Глубоко и через нос, но это лишь приводит к тому, что парень улавливает
Резко нажав на ручку двери, он застаёт Алека, лежащим на кровати, в наушниках и с сигаретой в руках.
– Эй! Ты что делаешь?!
– возмущённо кричит тот, когда Кир вырывает из его пальцев сигарету и бросает её в грязную кружку из-под кофе, стоящую на краю захламлённого всем чем ни попадя стола.
– У меня к тебе этот же вопрос.
Брат морщится и нехотя вынимает один наушник из уха.
– Что, стало скучно и ты решил в кои-то веки приехать, чтобы повоспитывать своего непутёвого младшего братишку?
– Прекращай скалиться, - обрывает его Кир и открывает окно настежь.
– Ты охренел настолько, что начал курить дома?
Алек складывает руки под головой и тянет губы в усмешке.
– Не тебе меня в этом упрекать.
– А кому тогда?
– Маме, потому что она единственная в этом доме не курит, но ей на меня плевать, так что по итогу получается, что некому.
Он отодвигает ящик прикроватной тумбочки, достаёт оттуда пачку сигарет и показательно снова закуривает, бросая на старшего брата насмешливый взгляд. Такой весь из себя взрослый, независимый, гордый, а в словах слышится колкая обида и желание быть хоть кому-то нужным.
– Не надо травить себя на зло мне или родителям.
– Жизнь идёт, а Кир Авдеев по-прежнему думает, что мир крутится вокруг него, - зло смеётся Алек. – Тебе не приходило в голову, что может быть я сам этого хочу, нет?
– Тебе семнадцать, Алек, - напоминает ему Кир.
– Ты должен хотеть играть в компьютерные игры, ходить на свидания и думать о том, куда хочешь поступить после школы, а не закрываться в комнате с сигаретами, кофе и музыкой.
– Кофе - мой друг, музыка - мой драг*, - цитирует брат строчку из песни. – Так что хватит учить меня жизни, лучше разберись со своей.
Авдееву нечем парировать, потому что Алек прав.
Чем он мог ему помочь, если сам разорван в клочья? Если с таким трудом удавалось делать вид, что всё под контролем? Что он справляется. Что продолжает жить дальше и, вообще, его ничто не способно вывести из равновесия. Ни смерть сестры, ни раскол в семье, ни чувства к Отрадной.
Ты беспомощный, жалкий, слабый.
Ты - тот, кого всегда презирал сам.
Кир на негнущихся ногах подходит к кровати и садится рядом с братом. Тот машинально пододвигается, освобождая ему место, и отворачивается.
– Переезжай ко мне, - предлагает Авдеев, кажется, уже в тысячный раз за два года.
Алек ожидаемо отрицательно качает головой и отвечает:
– Нет.
– Если дело в отце, то я могу с ним…
– Дело не только в нём.
– В маме?
– Нет, во всех нас, - брат одёргивает задравшийся рукав толстовки, пряча за плотной тканью белёсые полосы на коже.
– В особенности, во мне.
– Ты же больше не…?
– напрягается Кир, заглядывая младшему в глаза.
В прошлый раз он облажался, упустив момент, когда Алеку особенно нужна была поддержка, в результате чего тот теперь постоянно ходил в закрытой одежде. Во второй раз совершать подобную ошибку парень был не намерен.