Опанасовы бриллианты
Шрифт:
— Самородок, — говорил Шумскому Носов, секретарь парткома, девять лет бессменно находившийся на этом посту и прекрасно знавший всех на заводе, партийных и беспартийных. — Федор Никифорович человек умный, на редкость трудолюбивый. Он ведь у нас начинал токарем третьего разряда. Учился сначала на рабфаке, потом в институте. Вот вырос до главного инженера… В этом году с группой инженеров мы представили его на Сталинскую премию за турбину…
Парторг волновался, как будто речь шла о нем самом, и Шумский понимал его состояние: не так-то просто подозревать в чем-то нехорошем человека, с которым работаешь много лет и знаешь
— Конечно, есть у него слабости, чисто житейские, но… — Носов развел руками. — Правда, они не такие уж злостные… Вспыльчив, но отходит быстро, хотя это уже скорее характер, а не слабость. Самое существенное, пожалуй, любит рюмку. Нет, нет, — встрепенулся секретарь парткома, боясь, что Шумский сразу сделает свои выводы, — он не пьяница. Но любит. Он ярый охотник, а что такое охотник без горячительного? На работе он выдержан, но, знаете, я стал замечать, что в последнее время, так с апреля, он стал каким-то нервным, раздражительным. Я приписываю это новой модели турбины, завод готовит ее сейчас к производству. И кое-что еще в этой турбине не ладится, а впрочем… Хотите поговорить с Михнецовым? Инженер, охотник тоже, он очень близок с Михайловыми, наверное, даст вам кое-какие детали…
Шумский, задумавшись, вынул портсигар, закурил:
— Мне не хотелось бы, чтобы кто-либо знал о нашем интересе к Михайлову. Все еще очень туманно, и мы не в праве нервировать человека раньше времени…
— Вы не беспокойтесь, Михнецов старый член партии. Он поймет все правильно. Я возьму это на себя.
После завода Шумский поехал на улицу Марата, где жил Михайлов, зашел в контору домохозяйства, поговорил с управхозом, дворником и вернулся в управление. Быкову он рассказал самое главное и существенное из того, что ему пришлось услышать.
Семья главного инженера состоит из четырех человек — его самого, жены Нины Гавриловны, и двух мальчиков трех и пяти лет. Вместе с ними живет няня, которая следит за детьми. Нина Гавриловна на одиннадцать лет моложе мужа, не работает. Живут они хорошо, дружно, хотя Федор Никифорович бывает дома редко — завод отнимает основную часть жизни, приходится ездить и в командировки. В свободное же время он часто отправляется на охоту, обычно на Карельский перешеек.
Последние месяцы, однако, в семье что-то произошло. Отпирая ночью двери парадной, дворники замечали, что Михайлов не крепко стоит на ногах и пахнет от него спиртным. В апреле Федор Никифорович уехал в командировку в Челябинск на полтора месяца, но неожиданно вернулся в начале мая с больничным листом. В Челябинске его уговаривали лечь в больницу, но Михайлов отказался. А когда приехал в Ленинград, не пошел к врачам. На заводе узнали об этом, Михнецов зашел к нему домой, но застал его на ногах, а не в постели, как предполагал. О болезни разговора у них не было. Когда же Михнецов спросил, что с ним случилось, почему он приехал, Михайлов ответил шуткой:
— Испугался, не похитил ли кто мою Ниночку.
Кроме того, что Нина Гавриловна была красивой женщиной, мягкой, обходительной, обаятельной, никто больше ничего сказать о ней не мог. При людях Михайловы не показывали своих отношений, и всем казалось, что этим отношениям могут позавидовать многие. Еще одну интересную деталь отметил Шумский. У Нины Гавриловны на проспекте Стачек,
— Вчера Михайлов подал директору заявление — просит предоставить отпуск, хочет ехать в Геленджик. Туда отправляется Нина Гавриловна с детьми. Но отпуск получается внеочередным. По графику он должен идти в ноябре, — сказал, заканчивая рассказ, Шумский.
— А мотивировка? — быстро спросил Быков.
— Обычная, — пожал плечами Шумский, — плохое здоровье.
— Раньше было когда-нибудь, чтобы Михайлов досрочно возвращался из командировки?
Шумский покачал головой:
— Нет, раньше этого не было.
— И все-таки мало чего-либо серьезного, — задумчиво проговорил Быков, — очень мало…
Чтецов и Изотов пришли по вызову полковника почти одновременно. Совещание, как и предыдущее, было кратким. Быков уже принял решение, и ему оставалось дать каждому определенное задание. Разъяснив, что теперь надо делать, он отпустил Шумского и Изотова, оставив у себя Чтецова, чтобы договориться о деталях…
…Море, светлозеленое, бескрайнее, было спокойно. Казалось, жара утомила его, сделала сонным, ленивым. Волны с шипением набегали на берег, выбрасывая одни камешки и уволакивая другие. Вдруг, словно проснувшись, оно бросало несколько волн более сильных, которые дальше других уходили на берег, и тогда мальчишки с веселым криком спасали свои рубашонки от воды, а море снова становилось таким же спокойным и сонным.
Пробегал ветерок. И он был нежным, легким, точно боялся рассердить море, людей на берегу и даже этих шаловливых мальчишек, охотящихся за медузами. А людей не много в Фальшивом Геленджике. Отдыхающие обычно заполняют курорты, и чем моднее и громче название его, тем больше в нем народу. Фальшивый же Геленджик — обыкновенная деревенька, примостившаяся у Черного моря недалеко от настоящего, не фальшивого Геленджика, и курортники забывают о нем.
Пляж этого прекрасного уголка небольшой, всего каких-нибудь метров триста. На гальке, обточенной трудолюбивой волной, лежат отдыхающие, соблюдая между собой ради приличия расстояние в несколько шагов.
И в этот день несколько полуголых тел нежилось под солнцем. В дальнем углу бухточки, такой же маленькой, как и пляж, у самой воды играли двое ребятишек в беленьких костюмчиках и панамках. Рядом с ними сидела девушка и вязала. Чуть поодаль на ворсистом легком одеяле лежала женщина в купальном костюме и темных очках. Она читала, время от времени бросая беспокойные взгляды на детей.
Увидев вдалеке высокого, широкоплечего юношу, который, легко шагая по камням, направлялся к ним, она сказала девушке:
— Вера, вы идите, уже два часа, пора детей укладывать спать. Согрейте им молока перед сном…
Девушка молча повиновалась. Тем временем молодой человек подошел к женщине — но не очень близко — и помахал ей рукой:
— Добрый день! Вы опять всем семейством?
Женщина сняла очки и, приложив руку ко лбу, посмотрела на пришельца. Лицо его, красивое, волевое, с маленьким родимым пятнышком на щеке, было красно от ходьбы. Прядь светлых курчавых волос опустилась на лоб, и он тряхнул головой, чтобы отбросить ее назад.