Опанасовы бриллианты
Шрифт:
Изотов взял на себя изучение дела Пандурова и решил навести справки об этой семье. Шумский посмотрел бумаги Потапенко. Он не был женат, и это смущало Алексея, но все же он что-то пометил в блокноте.
Изотов рассчитывал очень быстро узнать о семье Пандуровых, и не без основания. Семен Викторович вскоре после ухода из эстрады перешел в фабричный клуб и с тех пор никуда не двигался с места.
Виктор представился директору клуба, и тот охотно рассказал все, что знал об аккордеонисте. Принес личное дело и показал фотографию. Это был молодой мужчина, худой,
А через несколько часов начинался вечер отдыха, почти сплошь состоявший из одних танцев. Пандуров снова появлялся в зале, садился на стул в углу и, вынув из чехла видавший виды аккордеон, играл «русский бальный», «барыню», «молдаванеску», давая отдых рыжеволосому радиотехнику, который любил танцевать и недолюбливал ставить пластинки.
Обычно в коллективе уважают людей добросовестных, трудолюбивых и ценят, когда человек не отказывается от поручений. Таким и был Пандуров.
Чтобы побольше узнать об аккордеонисте, Изотов попросил директора познакомить его с активистами клуба. Директор объяснил, что у них в гостях находится представитель обкома профсоюза. Парни, девчата окружили Виктора, узнав об этом. Они приглашали его на вечера, на спектакль «Без вины виноватые», премьера которого вот-вот должна была состояться. О Пандурове все до единого отзывались хорошо, с какой-то душевной теплотой, сердечностью и обрисовали его так, что Изотову захотелось познакомиться с ним.
В это время Шумский шагал по грязной после обильно шедших дождей, плохо освещенной 19-й линии Васильевского острова, отыскивая дом, где жил Аркадий Игоревич Потапенко. Старший лейтенант вошел под арку большого серого здания около Малого проспекта и спустился в полуподвал, в помещение домконторы. Управхоз, небритый, в засаленной черной шинели, долго вспоминал, о ком идет речь. Так и не вспомнив, позвал дворника.
— Ты, Дарья Филлиповна, Потапенку такого знаешь? Кто это? — спросил он прищурившись. — Товарищу тут надо бы его.
— Потапенко? А как же? Из 20-й квартиры жилец, полный такой, музыкант, — и видя, что управхоз не вспоминает, добавила: — Вчера еще приходил, ругался насчет печки…
— A-а! Как же, как же, живет. Он не уехал?
— Не-ет, покамест здесь.
— Плохо вы своих жильцов знаете, — не удержался Шумский.
— Да ведь всех разве запомнишь? Сто квартир, как никак… А что вы хотели узнать?
— Вот все и хочу. Куда он уезжать собирается? — Шумский обратился к дворничихе, увидев, что она знает больше чем управхоз.
— Да он в Ригу все катается. Раз в месяц обязательно съездит. Друзья там у него, что ли? Они тоже приезжают к нему. Латыши — муж и жена, верно. Живут тут неделю, а иногда и больше, и все без прописки. Я говорила Потапенке-то, а он сердится.
— Работает он где или нет?
— Кто
— И часто он так приходит?
— Частенько.
— А что у него с печкой приключилось?
— Дымит она у него, — вступил в разговор управхоз, чувствуя, что его авторитет может окончательно упасть.
— Заявление он подал неделю назад, а у меня печника нет, уехал на Волго-Дон, на стройку. Маюсь без печника, профессия сейчас редчайшая…
— Ну-ка, покажите мне заявление.
Управхоз порылся в выцветшей папке и извлек оттуда бумажку. Шумский взглянул на нее и причмокнул губами. Думая, что работник милиции ужаснулся, заметив число, которое было, кстати, не недельной, а месячной давности, управхоз поспешил успокоить Алексея:
— Завтра будет у него печник, я уже с соседним домохозяйством договорился, дают мне работника на два дня.
Шумский отмахнулся.
— Вот что. Заявление я беру с собой, отметьте там где-нибудь.
— Будет ему печник, обязательно будет, — не унимался управхоз. — Договоренность есть…
— Хорошо, — согласился Шумский, вдруг улыбнувшись. — Но прошу обо мне жильцу не говорить ни слова. Понятно? Он повернулся к дворничихе. — Вас это тоже касается.
— Ну, как дела? — спросил утром Изотова Шумский.
Виктор нахмурился, махнул рукой.
— Знаешь, говорят, будто врач иногда сожалеет, что нет больных. Смешно? Вот и я что-то вроде такого врача. Проболтался вчера полдня в клубе. Пандурова надо вычеркнуть из списка. — И Изотов рассказал о встречах с людьми, о разговоре с директором. — Проверил для верности еще раз анкетные данные, биографию. Нет, это не тот, кого мы ищем…
— Радуйся, чудак ты…
— Радуйся… Но я ничего путного за день не сделал, выходит?
— Нет, сделал, ты оправдал человека. Разве это не путное? А у меня кое-что есть…
Алексей с шумом перелистал бумажки, подшитые к делу, и оставил открытой страницу, где была записка, найденная у Кордова.
— Ну-ка, смотри. — Он вынул заявление, разгладил его и положил под запиской. — Есть что-нибудь общее?
— Поразительное сходство!.. — и добавил, продолжая разглядывать документы, как бы решившись вынести окончательный приговор. — Да, это писал один человек, — и вскинул черные брови. — Потапенко?
— Он самый.
Ватными хлопьями падал снег. Белые мухи, освещенные лучами фар, стремительно неслись навстречу «Победе», словно боясь попасть под колеса, и таяли, разбиваясь о лобовое стекло машины. Шумский смотрел на полет пушинок, и ему вспомнилось, что так точно летят мотыльки на пылающий костер, летят и гибнут, как эти снежинки.
— Налево, Алексей Игнатьевич? — спросил шофер, заставив Шумского очнуться от воспоминаний, в которые он углубился, сам того не замечая.