Опасное молчание
Шрифт:
— Вчера.
— Что пишет?
— Рад, что мы приедем. Пишет, что в нашей дружбе черпает силы. Работает на шахте. Если норму выполняет на сто пятьдесят один процент, один день засчитывается за три. По его подсчетам, в сентябре пятьдесят второго года кончится срок его заключения.
— Когда он будет на свободе, нам легче будет добиваться его реабилитации, — отозвался Петро.
Молодые люди проходили по горбатому мостику над Зимней канавкой, и Петро невольно остановился. Две, три, может быть, пять минут как
— Завтра с утра начнем путешествовать по городу, — взял Петра под руку Северов. — А сейчас поспешим, нас ждут к обеду.
И пока Северов с гостем сейчас добираются на Выборгскую сторону, в квартире Федора Остапяка, где Северов снимал одну комнату, неожиданно разыгрывается такая семейная «драма».
Федор вошел в ванную комнату, где Ольга торопливо дополаскивала белье.
— Жена, а почему и в воскресенье открыта прачечная? — голос мужа со смешинкой, но брови нахмурены.
— А мы без выходных, — Ольга разогнула плечи и краешком передника вытерла пот со лба и подбородка.
Высокий, плечистый, Федор засучивает рукава:
— Пойди переоденься, я все сделаю сам.
— И я… Я тоже хочу помогать, — подбегая, заявляет Егорка. — И на чердак с папой пойду развешивать. Да, мама?
— Нет, нет, — говорит Ольга, — лучше стишок поучи, который в школе задали.
Егорка взмахнул ресницами и сказал:
— Уже выучил.
— Тогда с сестричкой поиграй.
— Очень надо… — Егорка обиженно насупил густые, черные, как у отца, брови. — Людка с куклами возится.
— Ох, сынок, а ты не забыл дать Сереженьке попить водички из бутылочки? — забеспокоилась мать.
— Не забыл. Мамочка, можно, я тоже буду выкручивать белье?
Ольга тверда как алмаз:
— Нет.
Упрямо сжав губы, Егорка не уходит. Он не сводит глаз с больших, сильных рук отца, которые без труда отжимают воду разом с двух простыней.
Но мама почему-то вскрикивает:
— Осторожнее, Федя, не порви! Такая силища…
Отец усмехается и вдруг говорит:
— Чего-то мне припомнилось, как я едва не утонул.
— А кто тебя спас? — голос Егорки сдавлен волнением. — Кто, папа?
— Кто же еще? Все она, родная…
— Бабушка?
— Конечно. Тогда моя мать батрачила на панском фольварке. Бывало, плетется нас четверо, один другого меньше, за мамкину юбку держимся. А она, бедняжка, идет и шатается под тяжелым коромыслом. В этот раз мама несла большущие корзины, набитые доверху панским бельем. И вот она белье в реке полощет, а мы около нее крутимся. Засмотрелся я на рыбок, голова закружилась, и — бултых в воду!
— Там… было очень глубоко? — большие глаза Егорки полны ужаса.
— Не так глубоко, но течение меня сразу понесло, а близко громадные камни…
— Будет,
— Он у нас не из пугливых, — весело подмигнул заметно побледневшему Егорке отец. — Верно?
— А все-таки, папа, страшно… — чистосердечно признался мальчик.
— Хорошо, что мама не растерялась, бросилась в воду, поплыла, вытащила меня, — заканчивает Федор.
Должно быть, с образом матери у Егоркиного отца связаны самые светлые воспоминания детства. И хотя Егорка никогда не видел свою бабушку даже на фотокарточке, со слов отца знает, что у него, Егорки, «точь-в-точь такие же голубые, ну… чисто весеннее небо, глаза, как у бабушки Орыси!»
Федор смеется, вылавливая из ванны что-то пестренькое.
— Оля, так это же платьице…
— Да, да, — подтверждает жена, — это оно, новое.
— Ну и ну! — пожимает плечами Федор. — И уже стирать?
— Еще счастье, что все так обошлось, — вздохнула Ольга. — А то ведь могла и простудиться и даже разбиться насмерть.
— Что случилось? — не на шутку встревожился отец.
— И смех, и слезы, — улыбка жены сразу успокаивает Федора. — Надела я утром Людочке новое платье да, не подумав, сказала: «Оно у тебя с крылышками, как у бабочки. Летать можно». И не заметила даже, как она, раздетая, выбежала во двор. Слышу ее голосок: «Девочки, девочки, а у меня есть крылышки! Я теперь могу летать, как бабочка!» Мне бы выглянуть, да тут заплакал Сережка. Я — в спальню. Присела на диван, кормлю ребенка. Уснул. И только успела положить маленького в кроватку, слышу — со двора крик, плач! «Людка!» — мелькнуло в уме. Бежит ко мне наша дочка и горько всхлипывает: забралась на ограду и прыгнула в грязный сугроб. Даже волосы в снегу.
Егорка, молча слушавший эту историю, по-своему делает вывод:
— Вот глупая! Человеку уже пять, а она… Взмахнула руками и… полетела!
— Могла бы покалечиться, — с ужасом прошептала мать.
— Тебе за день тут хватает работы и тревог с нашим чадом, — посочувствовал Федор.
— Да, сложа руки не сижу и минутки, — призналась жена.
В передней раздался звонок.
— Они, — прикрывая дверь в ванную, прислушивалась Ольга. — Видно, Игорь Викторович свой ключ позабыл взять с собой. Отвори, сынок.
Егорка со всех ног кинулся к двери.
— Кто?
— Посылка вам.
Егорка впустил незнакомого человека, который держал о руках большой фанерный ящик с сургучными печатями.
— Так вы не почтальон? Вы летчик? Да, дядя? — разглядывая человека с ящиком, засуетился Егорка. — Это вы принесли нам?
— Посылка на имя Остапяк Ольги Егоровны.
— Это я, — вытирая руки о фартук, подошла Ольга.
— Попрошу ваш паспорт.
— Ой, да вы проходите, пожалуйста, в комнату. Я сейчас принесу паспорт.