Опасный возраст
Шрифт:
Из друзей по архитектурно-проектной мастерской я встречалась с Ирэной Любовицкой. Ханя-спортсменка вышла замуж за Тадеуша и вела семейную жизнь, Баська с Анджеем уехали работать в Германию, а другая Ханя подвиглась на мощную взятку и получила контракт в Сирию. Не знаю, сколько отвалила «Польсервису», потому как при малейшем упоминании об этом Ханя просто зеленела и твердила, что сумму до конца жизни выговорить не сможет. Я не настаивала — когда она уехала, мне в наследство осталось проектирование больницы в Люблине, к этому проекту она делала технологию и сорвала все сроки. А свой «вартбург»
Михал, в свою очередь, дружил с Ханей и с Ирэной, кажется, с детства, Ирэну обожал рабски и был ее верным рыцарем, а с Ханей все так и обстояло, как я описала в "Шайке".Дружил Михал и с мужем Ирэны, Анджеем, и вообще это была очень теплая компания
Так вот, на упомянутый Новый год мы собирались ехать с Михалом тем самым «вартбургом», оставленным Ханей, с нами на заднем сиденье еще одна дружественная пара, которая в последнюю минуту отказалась, и мы поехали вдвоем. За нами три машины: «симка» Ирэны, «Варшава» Леопольда, тоже Михалова приятеля, и «фиат» не помню чей.
Несколько раньше произошли две крупные аварии. Одна железнодорожная — под Валбжихом. Путь шел несколько в гору, пассажирский поезд не сумел одолеть подъем; чтобы взять разгон, попятился. Мчавшийся за ним экспресс из-за этой же горки набрал скорость и налетел как раз в тот момент, когда пассажирский уже остановился и собрался разогнаться. Экспресс стремительно врезался в него на полной скорости, протаранил четыре вагона, и оба состава сошли с рельсов Голова второго поезда и хвост первого превратились в сплошное месиво.
Вторая авария произошла на шоссе при участии персонала «Блока». Стефан, проектировщик-сантехник, и Казик, архитектор, возвращались из Зеленой Гуры машиной Стефана в пять утра. Стефан, по-видимому, заснул за рулем: правым бортом своей «сирены» долбанулся в кузов стоящего на обочине грузовика. Казик спал на пассажирском месте, проснулся много времени спустя в больнице, врачи сомневались, удастся ли его спасти. Стефан в шоке сидел на корточках в больничном коридоре под дверью, где лежал Казик, и стонал: «Ох, что я наделал, что я наделал!» Оба выкарабкались, но первое время к лицу Казика привыкнуть было тяжело. Позже, сверх всяких ожиданий, его физиономия пришла почти в норму.
Ну так вот, ехали мы себе с Михалом в Гужно встречать Новый год первой машиной в кавалькаде
— Постой-ка, погляжу, не скользко ли, — притормозил Михал.
Тронулись, нас занесло сразу же, откуда-то взялась гололедица, но Михал выровнял машину.
— Давай где-нибудь пропустим их вперед, поедем за ними, пользуясь светом «симки». У этого «вартбурга» плохие фары. Поймать бы какую-нибудь станцию с легкой музыкой. А пока что смотри вперед и говори, что видишь, в четыре глаза всегда надежней.
Проехав более восьмидесяти тысяч километров на мотоцикле, смотреть вперед я привыкла. И была основательно выдрессирована: за машину отвечает водитель, а пассажир, как болельщик, должен сидеть тихо и не пудрить ему мозги. Не учить, не придираться, не морочить голову, самое большее изречь: «Поворот направо», и вся недолга. Дрессировка въелась в меня накрепко.
Вообще-то, сознаюсь, люблю поболтать, но в дороге всегда молчу. Тоже привычка —
— Михал, впереди что-то стоит, — сообщила я согласно договоренности.
Михал кивнул — значит, принял к сведению. Мы продолжали двигаться с той же скоростью — пятьдесят пять километров в час. Искры превратились в задние огни стоящего на обочине грузовика, и тут впереди нам навстречу замаячило еще что-то, конечно, надо это что-то, по-моему, пропустить, но дрессировка въелась в меня основательно — я промолчала. Уже отчетливо виднелся темный кузов грузовика, правыми колесами стоявший на обочине, левыми — на шоссе, а нечто навстречу приближалось, и вдруг я поняла: мы не разминемся. Тормозить следовало начинать раньше, скользко, а теперь — хоть тресни — ничего не поделаешь…
В восьми метрах от грузовика Михал заорал: «Боже милостивый!» — только тут я поняла, что он грузовика все-таки не видел, успела сказать: «Господи прости!..» — а перед глазами мелькнуло лицо Казика.
Божьим промыслом Михал специально обучался вождению в гололед. Не затормозил, повернул руль и нажал на газ. Нас боком несло на препятствие, но Михал сумел чуть-чуть свернуть к середине шоссе, и первый удар пришелся на кузов прямо за моей головой. Следующих ударов не считала — воцарился хаос. Грузовик получил от нас такой дубль, что проехал метра полтора вперед, мы начали вращаться, сколько раз — не знаю, казалось, мечемся и ударяемся обо что-то бесконечно долго — не то месяц, не то неделю. Какая-то деталь сверху долбанула меня по башке. Наконец мы остановились, уткнувшись носом в грузовик, задом к кювету на противоположной стороне шоссе, с работающим двигателем. Михал выжимал сцепление. Мне вдруг сделалось как-то сладко и страшно. Услыхала Михала:
— Господи, ты жива?!!
В этот миг я вспомнила железнодорожную катастрофу. Навстречу кто-то едет, пляску мы исполнили без подготовки, этот кто-то, вовсе не ожидая такого, мчится, вот-вот врежется, как тот экспресс. Слабость улетучилась в мгновение ока, эмоция вызволила поток слов, которые не стану цитировать, хоть они и представляют собой весьма популярное приглашение покинуть помещение в драматических обстоятельствах. Эти слова я еще дополнила разъяснением, что с нами сделает этот встречный.
Все вместе подействовало столь впечатляюще, что Михал, видевший встречного, видевший, как тот успел затормозить и остановился, тем не менее поверил мне, а не собственным глазам, и мы вихрем вылетели из машины.
Хоть процедура и оказалась сложноватой: левую дверцу заклинило намертво, правую сорвало, через эту правую мы и вывалились, предварительно преодолев препятствие в виде лежавших в машине наискосок лыж. Вокруг неподвижно застыли люди, человек пять из грузовика, лиц не помню, зато никогда не забуду выражения бесконечного ужаса и ошеломления. Всех сковал столбняк, ни один не пошевелился, не протянул руки, чтобы помочь. Боялись взглянуть на нас, боялись, что из кучи раскромсанного железа появятся искромсанные трупы — ладно хоть не сбежали в панике. Мы вылезли самостоятельно, живые и невредимые; случай абсолютно необъяснимый.