Опричник

Борчанинов Геннадий

— Дело государево! — крикнул я, извлекая из-за пазухи свиток с царской печатью. — Велено мне Сильвестра назад в Москву доставить!

— Постриг он принял, — пробасил один из церковных чиновников. — Инок Спиридон теперь он.

— Да хоть Адольф Гитлер, — проворчал я, утомлённый долгой погоней. — Ведите его сюда.

— Нешто прям сразу обратно? В ночь ехать? — спросил другой.

До темноты оставалось ещё часа четыре, не меньше. Как раз хватит, чтобы добраться до Ярославля засветло, пусть даже с обузой в виде Сильвестра.

Я вглядывался в

напряжённые лица монахов и мирян, пытаясь отыскать среди них Сильвестра, которого я в лицо не знал. Знал только, что он уже достаточно пожилой человек, и больше ничего.

— Зачем он царю? — крикнул один из церковников. — Неужто простил?

Ага, разбежался.

— Государевы приказы обсуждать будешь? — рявкнул я. — Велено доставить, и всё!

Желающих спорить со мной не нашлось, один из монахов торопливо прошёл внутрь яма, остальные продолжили заниматься своими делами. Распрягать лошадей, выгружать припасы, хотя я уже не видел в этом необходимости для них.

На пороге показался Сильвестр, вернее, инок Спиридон, одетый совсем не по-монашески, в шапку и шубу, а не в клобук и подрясник.

— Государь меня видеть хочет? — спросил он.

Это оказался довольно пожилой, но всё ещё крепкий мужчина, с седой кудрявой бородой и проницательным взглядом.

— Собирайся, уезжаем, — приказал я, игнорируя его вопрос.

— Коли Иоанн видеть меня желает, пусть приезжает сам, — горделиво произнёс Сильвестр. — Раз он меня решил в иноки постричь, я его волю исполню. А коли обратно в мир призывает, по нужде, али ещё зачем, то пусть лично зовёт.

Мне захотелось согнать с его лица это горделивое надменное выражение, накинуть аркан, поволочь за лошадью до самой Москвы. Я даже не ожидал подобной наглости. Опешил на мгновение.

— Если ты не поедешь добровольно, мне придётся потащить тебя силком, — сквозь зубы процедил я. — А мне не хочется марать руки об такое говно, как ты.

Теперь опешили все остальные. Некоторые церковники даже рот раскрыли от удивления.

— Да как… Как ты смеешь?! Это же… Это же сам Сильвестр! — выпалил какой-то молодой розовощёкий дьячок, больше похожий на девочку.

— Сталлоне? — хмыкнул я. — Если нет, то мне плевать. Седлайте ему коня.

— Инок Спиридон, — поправил Сильвестр.

Прямое оскорбление он проигнорировал.

— Зачем он царю? — ещё раз спросил один из пламенников, подходя к моей кобыле так близко, что мог бы взять её за уздцы при желании.

Я дёрнул поводья, заставляя лошадь попятиться назад. Доводить до открытого конфликта не стоило, но упрямство церковников выводило меня из себя.

— А почему ты спрашиваешь? Вместо того, чтоб выполнять приказ? — нагнувшись к пламеннику поближе, спросил я.

— Митрополит приказал доставить инока Спиридона в Соловецкий монастырь, — произнёс он. — И мы доставим.

— А государь приказал доставить его обратно в Москву, — прошипел я, сунув ему под нос свиток с печатью. — Кто главнее, царь или митрополит?

Церковник замолчал, но продолжил буравить меня недобрым взглядом. Для него,

очевидно, главнее был митрополит, но и навлекать на себя беду такими словами он не хотел. В конце концов, тут были не только церковники и монахи.

— Вот и думай, — сказал я. — Седлайте ему коня. Сейчас же.

Всё же они подчинились, нехотя, со скрипом, но подчинились. Вывели на двор какую-то клячу под седлом, привели к Сильвестру. Тот демонстративно перекрестился, бормоча какую-то молитву, взобрался в седло, пока мальчишка-пономарь держал ему стремя.

— Всё, едем, — приказал я.

— А нам-то что делать теперь? — спросил один из его свиты.

— Да что хотите, — бросил я напоследок.

Я поехал замыкающим, чувствуя неприязненные взгляды, обжигающие мне спину. Сильвестр поехал вторым, Леонтий прокладывал путь, пустив своего коня рысью. Даже не знаю, что делал бы, если бы они отказались выдать мне Сильвестра. Вдвоём мы бы их не одолели, это точно. Так что люди мне нужны, и как можно скорее. Это церковники не решились на сопротивление, а вот князья и бояре подставлять вторую щёку не станут.

Отец Сильвестр, который на это имя отзывался уже неохотно, держался молодцом. Не роптал, не пытался бежать, стойко переносил долгую скачку, ел ту же простую пищу, что и мы, много молился. С другой стороны, он не знал, для чего Иоанн его вызвал. Если бы знал, наверняка вёл бы себя иначе.

Его не приходилось ни связывать, ни держать под замком во время ночёвок. Идеальный арестант, образцовый. Но я всё равно держал ухо востро.

В Ярославле мы переночевали, на рассвете отправились дальше, проезжая уже не по двадцать вёрст в день, а больше. Мне хотелось закончить с этим делом поскорее.

В Ростове и Переяславле останавливаться не стали. Поехали сразу в Москву. С арестованным не общались, и даже набожный Леонтий не просил у батюшки благословения, прекрасно зная, что этот мерзавец сотворил. Я, перед тем, как ехать за ним, популярно объяснил всю низость поступка бывшего царского духовника, и какая мучительная смерть ждала бы Анастасию и малолетних царевичей.

Поэтому дядька поглядывал на него с неодобрением, а сам Сильвестр особо не рвался с нами общаться. Понимал, что мы всего лишь исполнители, разговаривать с нами не о чем, и его судьбу решать будет государь, а не какой-то помещик со своим слугой.

Зато, пробираясь по Москве в сторону Кремля, мы вдруг оказались в центре внимания горожан. Сильвестра узнали. Вот только приняли горожане его совсем не так, как он того ожидал.

— Иуда!

— Предатель!

— Государыню убить хотел! Мерзавец!

Мы специально пустили коней шагом, чтобы горожане могли подольше насладиться зрелищем бледнеющего Сильвестра. И слухи по Москве я тоже распустил заранее.

Но позволять его линчевать я не собирался. Линчевание никак не поможет моему делу, в отличие от справедливого, но строгого суда, сначала церковного, а затем и мирского. Так что мы с Леонтием на всякий случай прикрывали опального батюшку от народного гнева.