Опричник
Шрифт:
— Яшка-то… Сидоров который… Сын у его родился, Михайлой окрестили…
— Дунька! Молоко-то убежало!
— Братец-то мой летом во холопи продался, в боевые… Ходил гоголем, мол, одет-обут, а как лифлянтцы пошли, так его боярин на войну погнал, а он больным сказываться стал…
— Да ты шо? А чего?
— Марфа! Пошто пересолила! По рукам надаю!
— Уксус кончился!
Шум и гам слышались отовсюду, с каждой стороны. Ещё и поварихи гремели котлами и поварёшками, истопники, регулярно таскающие дрова для ненасытных кухонных печей, ворошили угли кочергами. От этих печей топился и остальной терем, горячий воздух поднимался
Я сидел под низкими каменными сводами и хлебал рассольник вприкуску с ломтем свежего, ещё горячего хлеба. Из того же котла дородная повариха наливала и остальным, там что я не переживал, но впредь нужно будет озаботиться своим пропитанием. Как минимум, проверить всех поваров, кто они такие и откуда прибыли. А по-хорошему, все они должны быть сотрудниками КГБ, как при Советском Союзе.
Сейчас все они были просто слугами. Да, искусными, да, лучшими в государстве, но верность их была под вопросом. Все они понимали, что даже если правитель сменится, они останутся на своих местах, и поэтому ничуть не переживали за жизнь и здоровье царя. Даже если кого-то поймают на отравлении, большинство из них уцелеет и останется на службе. Это было в корне неправильно. Должно быть как у мушкетёров, один за всех и все за одного. Коллективная ответственность.
Я доел, поглядывая по сторонам, проследил, куда уносят посуду, сам прошёл туда же. Очередей почти не было, все спешили вернуться к своим делам, особо не задерживаясь. Никакой особо полезной информации из обрывков услышанного я не узнал, но как минимум неплохо пообедал.
— Благодарствую, красавица, — сказал я барышне, принявшей у меня посуду, хотя красавицей её можно было назвать только с натяжкой. — Я недавно тут… Не подскажешь, кто тут есть кто? К кому приглядеться, кто добрый боярин, кто со слугами лют, кого вообще не трогать лучше?
Посудомойка посмотрела на меня с явным испугом, видя мою саблю и дорогую одежду. Она даже на секунду потеряла дар речи, абсолютно не готовая к расспросам. Я застал её врасплох.
— П-прости, боярин, не ведаю… — пробормотала она, опустив глаза.
Ладно, мы пойдём другим путём.
— Ну скажи хоть, кто над вами старшим поставлен, кто делами кухонными руководит, — вздохнул я.
При дворе, конечно, были десятки и сотни бояр и дворян, занимавшихся как раз обслуживанием повседневной жизни царя. Стольники, прислуживающие царю во время трапез, мовники, помогающие царю париться в бане и облачаться после неё в одежды, стряпчие, заведующие царским «стряпаньем», то есть предметами повседневного быта, причём все эти чины делились ещё на разряды. Сложная, даже переусложнённая структура, при этом ещё и насквозь пронизанная местничеством. Царские стольники могли даже поспорить между собой, кто у какого стола будет стоять.
Так что этот простой на первый взгляд вопрос заставил её задуматься не на шутку. Сзади послышалось деликатное покашливание. За мной уже собралась небольшая очередь. Пришлось отойти в сторонку, пропуская остальных, и я остался без ответа. Лезть в бутылку и требовать ответов я не стал, лишнее внимание мне ни к чему. Даже так я уже его привлёк своими расспросами.
Пришлось вернуться в светлицу, где меня уже заждался Леонтий. Я объяснил ему, как пройти к кухне, а сам взял чистый лист бумаги из собственных запасов, перо с чернильницей и встал за пюпитр. Писать письмо отцу, призывая
Подбирать слова пришлось долго. Мало того, что руки мои привыкли больше к сабле, а не к гусиному перу, которое приходилось постоянно подтачивать ножом, так ещё и лексику нужно было выбирать такую, чтобы отец, Степан Лукич, понял всё в точности. Благо, я за время, проведённое здесь, успел ознакомиться со здешней манерой письменной речи. А вот навык письма чернилами, давным-давно позабытый, пришлось вспоминать, из-за чего я наставил клякс, да и вообще, получилось кривовато. Но я писцом никогда не был, да и сейчас больше занимался полевой, а не бумажной работой, так что мне это простительно.
Когда закончил с этим письмом, взялся сразу же за второе. Брату, Фёдору Степановичу. Где он сейчас несёт службу, я не знал, поэтому оба письма поедут в отцовское поместье, а уже оттуда — по нужному адресу. Можно было бы, конечно, уточнить местонахождение брата в Разрядном приказе, но отвлекать уважаемых людей от работы ради такого пустяка я не стал.
Почтовая служба несколько отличалась от привычных мне отделений связи, но передать письмо с нарочным всё равно не составит труда. Можно было бы отправить Леонтия, он будет только рад повидать родные места, но лишаться его поддержки сейчас мне как-то не хотелось. Да и в письмах этих ничего секретного не было, обычное приглашение на службу.
Я вспомнил Данилу Михайлова сына Афанасьева, нашего станичного голову с путивльской пограничной службы. Пожалуй, можно позвать и его, если он не посчитает зазорным подчиняться своему бывшему подчинённому. Тем более вчерашнему новику. Пусть даже я стремительно взлетел на самые верха местной пищевой цепочки, для многих я так и остался сопляком-выскочкой, неизвестно как и почему прорвавшимся наверх. Злопыхателей хватало.
Но Данила Михайлович казался мне честным и храбрым слугой государевым, и я, приблизив его, мог дать ему шанс подняться гораздо выше, чем он мог бы в местнической системе. Всё-таки он, как и я, был обычным помещиком, не самым родовитым. Так что я написал письмо с приглашением и ему тоже.
Люди были нужны. Нужны как воздух, и не кто попало, а верные и смышлёные. Кого-то, возможно, я мог бы забрать из своей бывшей сотни, но стрельцы в данный момент находились в походе, и выдёргивать оттуда лучших людей, значит, ослаблять сотню, которой нужны победы. Вот после войны можно будет набрать наиболее отличившихся. Если стрельцы, конечно, захотят сменить род деятельности.
Даже стало как-то не по себе от понимания, что мне абсолютно некого больше призвать на помощь. Я обзавёлся знакомствами и связями среди мастеровых и торговых людей, но не среди дворян. В высших кругах я обзавёлся только врагами и соперниками, что тоже немаловажно, но и соратников не приобрёл. Хотя этим стоило озаботиться в первую очередь.
Одно время, конечно, мне покровительствовал Адашев, но теперь, когда я открыто выступил против Избранной рады и показал, что я человек царя, относиться он ко мне будет уже по-другому. Пара знакомых была в Разрядном приказе, несколько — в полку князя Мстиславского. Пожалуй, моя нелюдимость и отрешённость сейчас мне только навредила.
Вернулся дядька, сытый и довольный. Пришлось его немного озадачить.
— Дуй, дядька, на почтовую станцию, — сказал я. — Письма тут. Два — в поместье батьке, одно — Даниле Михайловичу, голове нашему бывшему. Помнишь такого?