Опричник
Шрифт:
— Как не помнить-то, — буркнул он, убирая запечатанные письма за пазуху.
Во всём его виде читался немой вопрос, почему бы мне не сходить самому. Я мог и вовсе не оправдываться, но всё же сказал.
— Не хочу отлучаться пока из Кремля. Государь приказал рядом быть, до новых указаний, — пояснил я.
— Отправлю, как не отправить-то, — пожал плечами Леонтий. — Батюшке-то давно пора было весточку чиркнуть, переживают всё ж таки, да и поранен ты был. Матушка твоя небось места себе не находит.
— Погоди тогда, дай, — я протянул
Нужно было их переписать ещё раз. Из простой деловой записки превратить в личное письмо. Не помещику Злобину, а дорогому батюшке. Не сухая просьба приехать в Москву, а подробный пересказ произошедшего и сыновняя просьба о помощи. Я хоть и писал со всем уважением, но в тексте всё равно чувствовалась холодность и отстранённость, и это нужно было исправить.
Я переписал оба письма родичам, что заняло у меня ещё пару часов, и только потом отдал их Леонтию, всей душой надеясь, что отец и брат согласятся перейти в опричную службу. Мне нужны были люди, нужна структура. Потому что один в поле не воин. Один человек может многое, но для того, чтобы опричная служба заработала как надо, одного меня недостаточно.
Глава 6
Бывшему священнику Сильвестру просто и бесхитростно отрубили голову, хотя лично я ожидал, что казнят его как-нибудь с выдумкой. Как это описывали средневековые путешественники в своих записках о Московии, рисуя в своих россказнях зверства лютого московского царя и его страшных опричников.
Собралась на казнь, казалось, абсолютно вся Москва, и многие даже шептались, что государь пощадит своего бывшего духовника в самый последний момент, но нет. Глашатаи зачитали список прегрешений Сильвестра, среди которых оказались не только попытка убийства государыни, но и несколько других преступлений, в которых он, очевидно, сознался, а затем палач отсёк седую голову расстриги одним богатырским ударом.
Во все церкви и храмы столицы и Подмосковья тотчас же отправились гонцы. Царь пожертвовал им всем по крупной сумме денег, на помин души Сильвестра. Чтобы отмолить грех убийства, на который я его подтолкнул. Но лучше уж так, чем хоронить цариц одну за другой.
Сам государь тоже отправился в Успенский собор, где долго и усердно молился.
Лёд тронулся. Болотную площадь москвичи покидали в глубокой задумчивости, так что казнь, можно сказать, подействовала как нужно. Симпатии толпы были не на стороне Сильвестра, его преступлению не могло быть оправданий, хотя некоторые шептались, что это навет, и отец Сильвестр на самом деле мученик. Но главным было то, что теперь все понимали, за преступления против государя можно не просто уехать в монастырь. Можно лишиться головы в самом прямом смысле слова.
Следующие несколько дней я провёл в вынужденном безделье. Поручений от Иоанна не поступало, видеть меня он не желал, очевидно, из-за того, что я склонил
Но и время зря я не терял. Писал, регулярно гоняя Леонтия за новыми перьями, бумагой и чернилами.
На этот раз не устав. Самую обыкновенную азбуку. Но не в нынешнем варианте, а в современном, без еров, ижиц и ятей. Выкинул всё лишнее, усложняющее восприятие текста, потому что я намеревался внедрить эту азбуку для обучения нижних чинов. Мне нужны были грамотные люди, способные прочитать отправленный приказ. Пусть священники и дальше заучивают наизусть Псалтырь и считают себя грамотными.
Пособие по арифметике с десятичным счётом и арабскими цифрами я тоже планировал внедрить. Сейчас цифры записывались теми же буквами, что создавало огромную путаницу, особенно для меня, и если к римской записи я относился как-то ещё более-менее спокойно, то русская выглядела натуральным шифром, и самые элементарные операции вроде сложения, вычитания или умножения становились настоящим испытанием.
Успел сделать и то, и другое, прежде, чем меня снова призвал к себе Иоанн. И обе брошюрки захватил с собой, надеясь показать их царю.
Государев рында проводил меня к неприметной двери где-то на верхнем этаже. Иоанн Васильевич ждал внутри, перебирая чётки. На меня он покосился недобро, даже недовольно.
— Здравствуй, государь, — поклонился я.
— Телом я здравствую… А вот душа моя погибла, — проворчал он вместо приветствия.
Я промолчал, не зная, что на это ответить. Лично я в убийстве предателей ничего зазорного и греховного не видел, но спорить с царём в данный момент лучше не стоит.
— Молчишь… Правильно, не говори ничего, ты уже всё сказал, что должен был… — вздохнул Иоанн. — Поручение для тебя есть. Как ты и хотел, тайное.
А как же ещё-то. Иначе он бы меня и не вызвал. У меня вообще складывалось впечатление, что он сильно жалеет о том, что согласился на мою затею с казнью Сильвестра, и теперь я не то что в опале, но в немилости точно.
— Слушаю, государь, — сказал я.
Он помолчал, перебирая простые деревянные чётки с таким же простым деревянным крестом.
— Ты же из суздальских? — спросил он.
— Да, государь, — кивнул я. — От Суздаля повёрстан.
— Вот заодно родных повидаешь, всё одно в той стороне, — хмыкнул он.
Письма можно было и не писать.
— Поезжай в Казань, — сказал царь, протягивая мне запечатанное письмо. — Для всех — письмо повезёшь, воеводе, Воротынскому. На деле же — сказку составишь. Ведомо мне, что к бунту их кто-то склонять начал. Опять. По-татарски разумеешь?
— Нет, государь, — сказал я. — Только лаяться.
— Плохо, — проворчал он. — Толмач понадобится.
— Найду. Холоп мой разумеет вроде бы, — сказал я.
— Верный холоп-то? — спросил он.
— Дядька, сызмальства рядом, — сказал я.