Опричник

Борчанинов Геннадий

Уже в Кремле, когда мы прошли через Спасские ворота, Сильвестр осознал, что его ждёт. Самообладания он не потерял, но заметно струхнул, начав дрожать всем телом и даже позабыв скинуть шапку перед надвратной иконой.

— Государь у себя? — спросил я одного из рынд.

— Ждёт, доложили ему уже про вас, — широко улыбнулся боярин из опричной тысячи.

Далеко не все желали Иоанну зла, верных людей тоже хватало, и известие о том, что Сильвестра будут судить за покушение на убийство, многим даже понравилось. Пожалуй, не только я считал, что

царь слишком мягко обходится со своими врагами.

Нас проводили в царские палаты, где, кроме царя, присутствовали ещё несколько человек. Сама царица Анастасия, её брат Данила Романович Захарьин, митрополит Макарий. В углу готовился записывать каждое слово молодой усатый дьячок. Все до единого смотрели на вошедшего Сильвестра, не скрывая своей враждебности, но протопоп нашёл в себе силы держаться прямо и гордо. Разве что на царицу старался не смотреть, хотя она прямо-таки сверлила его взглядом.

Я ожидал, что нас попросят удалиться, но нет, государь жестом попросил нас остаться, якобы на охране, и Леонтий прошёл к дверям, словно деревянный манекен. При виде царя и царицы он малость оробел.

— Сильвестр… — промолвил царь.

Слова давались ему нелегко, я читал на его лице смятение, он всё ещё не был уверен в необходимости такого суда. Но присутствие супруги, едва не умершей от яда, очевидно, придавало ему сил.

— Инок Спиридон, — поправил его Сильвестр.

— Не инок ты более, а расстрига, из сана извергнутый, — холодно произнёс царь, хотя официально ритуал ещё не проводился.

Похоже, осудили заочно. Сильвестр покосился на митрополита. Тот степенно кивнул. Сильвестр молча поиграл желваками.

Царь говорил, что в прошлый раз преступник покаялся, упал в ноги, но теперь Сильвестр почему-то не показывал никаких признаков покаяния. Наоборот, всем видом демонстрировал своё презрение к царю.

— Зачем? — без лишних слов спросил царь.

— Затем, что вы державу губите! — пафосно изрёк Сильвестр. — Ты! И ты!

Он ткнул пальцем в царицу и её брата.

— А ты, царь, им потворствуешь! Как очарованный! — продолжил он. — Верных слуг своих слушать не желаешь!

Я бы назвал это совсем иначе. Царь перестал слепо доверять советам Сильвестра. Да и назвать верным слугой того, кто пытался сжить со свету твоих близких… Сомнительно.

Иоанн вцепился в подлокотник своего кресла, бледнея от гнева. Но не прерывал бывшего духовника.

— Войну продолжаешь, страну губишь! Говорёно было тебе, не лезь! — шипел и плевался ядом Сильвестр.

Похоже, война с Ливонским орденом неслабо так задела финансовые интересы новгородца.

— Ирод! Губитель! — распалялся он всё сильнее, перескакивая уже на прямые оскорбления государя.

Тот провёл рукой по лицу, прошептал молитву, тяжело вздохнул.

— Ох, грехи мои тяжкие… — пробормотал царь. — Пригрел же аспида…

Я внимательно следил за всеми присутствующими. Особенно за Макарием, который был, по сути, покровителем Сильвестра в самом начале его московской карьеры, хоть потом

их пути и разошлись. Но из всех присутствующих только сам царь позволил себе хоть какие-то эмоции. Лица всех остальных остались непроницаемы. Да и на Сильвестра они смотрели именно как на предателя. Вот если бы здесь находилась вся боярская Дума, то было бы любопытно взглянуть, среди них наверняка есть те, кто разделял позицию Сильвестра.

При дворе вообще было две группировки, одна, во главе с Алексеем Адашевым, выступала за перемирие с Ливонией и борьбу против Крымского ханства, другая, наоборот, желала усиления и завоеваний именно на северо-западных рубежах. Сильвестр, похоже, принадлежал к первой.

— Быть посему… — произнёс Иоанн после долгих раздумий. — За умысел воровской, за попытку душегубства, за крамолу и измену, приговариваю тебя к смерти.

Эти слова дались ему нелегко, не только потому, что он не хотел брать на себя грех убийства, но и потому, что Сильвестр долгое время был его учителем и наставником, по сути, самым близким человеком. И оттого его предательство наверняка ощущалось ещё больнее.

Сильвестр дёрнулся, как от пощёчины. Он никак не мог ожидать, что государь приговорит его к смерти. Прежде Иоанн столь суровую кару не использовал.

— Государь… — он упал на колени, пополз к нему. — Каюсь, государь, каюсь! Бес попутал, не ведал я, что творил…

Царь скривился от отвращения, все остальные ничуть не скрывали своего презрения к малодушию Сильвестра. Зрелище и впрямь было жалкое.

— Государь! Владыка! — взмолился расстрига.

Но решение было окончательным и обжалованию не подлежало. Царь сделал свой выбор.

— Никита! Уведите его, — приказал Иоанн. — Завтра казни быть. Макарий! Ступай с ними. Исповедаться ему потребно.

— Слушаюсь, — кивнул я, и мы с Леонтием потащили рыдающего Сильвестра прочь.

В застенки Кремля. Позади нас мрачно вышагивал митрополит, глядя, как мечется в наших руках его бывший протеже.

Глава 5

Сильвестра определили в одиночную камеру в Беклемишевской башне, сдали под роспись тамошним стрельцам, закрыли наедине с Макарием. И хотя исповедь бывшего священника мне тоже было бы очень интересно послушать, особенно имена и фамилии, которые могли бы там прозвучать, тайну исповеди митрополит Макарий наотрез отказался нарушать. Ничего, я и без этого найду всех негодяев.

Но на данный момент моя работа выполнена, так что я со спокойной душой поднялся обратно во двор Кремля. И Леонтий тоже, вслед за мной. Там нас уже поджидал один из царёвых слуг.

— Государь видеть тебя хочет, — сказал он. — Сейчас же.

Отправились за ним, куда деваться-то. Дядька, правда, остался ждать за дверями, и я прошёл к царю один. Тот сидел в кресле с задумчивым и печальным видом, в полном одиночестве. Царицы и её брата уже с ним не было. Даже писец исчез вместе со всеми письменными принадлежностями.