Оракул с Уолл-стрит 5
Шрифт:
— Правду. Что европейский финансовый кризис может перекинуться на Америку в любой момент. Кто не прислушается к рекомендациям сегодня, завтра может лишиться половины капитала.
Пока мисс Говард обзванивала клиентов, я готовился к встрече в Federal Reserve Bank. Нужно было убедить банкиров не просто в серьезности ситуации, но и в необходимости немедленных действий.
В одиннадцать утра позвонил Джимми Коннорс с биржи.
— Билл, творится что-то невероятное. За три часа торгов европейские продажи достигли пяти миллионов долларов.
— Маржин-коллы? Уже?
— Да. Мелкие брокерские конторы требуют от клиентов дополнительного обеспечения. Пока что в небольших объемах, но тенденция ясная.
Началось. Европейские продажи вызвали первое снижение цен, что привело к первым маржин-коллам. Еще несколько дней такого развития событий, и запустится лавина принудительных продаж.
— Джимми, есть ли признаки паники среди частных инвесторов?
— Пока нет. Большинство покупает на падении, считая это выгодной возможностью. Но профессионалы начинают нервничать. Я видел, как Джесси Ливермор скупает путы на крупные суммы.
Джесси Ливермор — легендарный спекулянт, заработавший состояние на панике 1907 года. Если он покупает путы (опционы на понижение), значит, ожидает серьезного падения рынка.
К полудню картина окончательно прояснилась. Европейские инвесторы выводили капиталы с американского рынка не эпизодически, а системно. Лондонская паника стала катализатором процесса, который развивался уже несколько недель.
Американская финансовая система, построенная на притоке иностранного капитала и маржинальном кредитовании, начинала давать первые трещины.
Встреча в Federal Reserve Bank должна стать последней попыткой предотвратить неизбежное. Но глядя на телеграммы из Европы и сводки с биржи, я понимал, что время профилактических мер безвозвратно истекло.
Теперь речь шла не о предотвращении кризиса, а о минимизации его последствий.
Глава 16
Затишье перед бурей
Когда до катастрофы оставались считанные дни, Нью-Йоркская фондовая биржа переживала один из самых парадоксальных периодов в истории. После недели нервозности, вызванной лондонским крахом Clarence Hatry Group, рынок словно получил вторую молодость.
Индекс Доу-Джонса закрылся на отметке триста двадцать шесть пунктов, не рекордной, но все же внушительной цифре, учитывая европейские потрясения. В торговом зале царила атмосфера почти карнавального веселья. Брокеры поздравляли друг друга с «триумфом американского капитализма над европейской паникой», а клерки едва успевали обрабатывать потоки ордеров на покупку.
Я стоял на галерее биржевого зала, наблюдая за этим спектаклем самообмана. Внизу, среди кричащих брокеров и мелькающих телеграмм, разворачивалась последняя глава величайшей финансовой иллюзии в истории человечества.
— Босс, — О’Мэлли подошел ко мне, держа в руках свежие сводки
Я взял сводки, быстро просмотрел ключевые показатели. Radio Corporation of America выросла на восемь пунктов за день, достигнув сто одного доллара за акцию. General Electric прибавила пять пунктов. Montgomery Ward — четыре. Самые спекулятивные бумаги показывали наибольший рост.
— Классическая предсмертная агония, — пробормотал я, возвращая бумаги. — Последний всплеск активности перед коллапсом.
Внизу толпа брокеров окружила представителя Goldman Sachs Trading Corporation, который объявлял о выпуске новых паев инвестиционного фонда. Предложение расхватывали моментально. Люди буквально дрались за право вложить деньги в фонд, который через неделю потеряет девяносто процентов стоимости.
— Мистер Стерлинг! — окликнул меня знакомый голос. Обернувшись, я увидел Чарльза Митчелла, президента National City Bank, поднимавшегося по лестнице на галерею. Его обычно невозмутимое лицо светилось от удовольствия.
— Чарльз, — я протянул руку для рукопожатия. — Вижу, вас не беспокоят европейские новости.
— Беспокоят? — он рассмеялся, поправляя золотые запонки на рубашке. — Наоборот, они доказали превосходство американской экономики! Мы пережили лондонскую панику без потерь, более того, вышли еще сильнее.
Митчелл достал из кармана сигару, закурил, довольно затянулся.
— Знаете, Стерлинг, на прошлой неделе я сомневался в ваших пессимистических прогнозах. Теперь понимаю, что они не просто неверны, они вредны. Такие настроения могут поколебать уверенность инвесторов.
Я смотрел на этого человека, который через несколько дней возглавит один из самых пострадавших банков страны, и чувствовал смесь жалости и отвращения. Жалости, потому что он искренне верил в собственные слова. Отвращения, потому что эта слепая вера погубит тысячи его клиентов.
— Чарльз, — сказал я осторожно, — а вы изучали данные об оттоке капитала из Европы за последнюю неделю?
— Изучал, — он махнул рукой, стряхивая пепел с сигары. — Временные колебания. Умные европейские деньги уже возвращаются на американский рынок. Мой лондонский офис сообщает о росте интереса к нашим инвестиционным продуктам.
Я знал, что это неправда. Европейские инвесторы продолжали выводить капиталы, но делали это осторожно, мелкими партиями, чтобы не обвалить рынок преждевременно. Лондонский офис National City Bank показывал Митчеллу отфильтрованную статистику, скрывая реальные масштабы оттока.
— А что насчет маржинальных кредитов? — не унимался я. — Слышал, некоторые брокерские конторы уже требуют дополнительного обеспечения.
— Единичные случаи, — Митчелл отмахнулся. — Мелкие игроки, которые переоценили свои возможности. Крупные инвесторы чувствуют себя прекрасно.