Орлиное гнездо
Шрифт:
Вот исполнился срок и Византии… Может ли царствие Божие на земле утвердиться так, как об этом грезят слепые к Господу и брат к брату люди?
– Я все поняла, господин, - сказала Василика.
– Я для тебя отныне Штефан, - ответил он, посмотрев ей в глаза.
Нет: он не отошел от дел ордена – может, отказался только пожертвовать ею, но не всем прочим, что постиг со своими братьями-еретиками. От Дракулы отказаться было невозможно.
Штефан встал с колен, поднял свою подругу и предложил ей уйти в дом. Василика
– Нет, - сказала она, и турок удалился, потупив взор.
А она сидела и мучительно думала о справедливости – той, которой он служил. “Страх – самое лучшее, чем можно смирить людей, потому что люди всегда порочны”. Эти слова как будто кто-то ронял в ее душу извне, тяжело, как расплавленный свинец. “И только великим страхом можно смирить людей, которые рядом с тобой, когда ты ешь, когда спишь, когда ты беззащитен… Враги человеку домашние его…*”
– Нет, так нельзя, - прошептала Василика.
Но так жила вся империя султана – и ей одной не под силу было это остановить: кровь влекла за собой кровь. Однако Штефан поступил по справедливости… так, как велел ему кисмет.
– Вот слово, которым турки все в себе извиняют, - с усмешкой пробормотала Василика.
Она встала и медленно ушла в дом, чертя остроносыми туфлями по земле Штефана, как будто помечая ее. Потом направилась не в свои комнаты – где, должно быть, хозяин ждал ее, - а в библиотеку. Лица Василика прикрывать не стала. Ведь они с Штефаном были христиане – а христианки не прикрывают лиц, как пьют вино, не так ли?
Она достала с полки свиток: переведенное на турецкий язык сочинение византийской принцессы Анны Комниной, к семейству которой восходил род Штефана-Абдулмунсифа. Сочинение называлось “Применение императором пытки для блага народа”.
Василика села за стол, сделанный по итальянскому образцу, как рассказывал ей господин, и, погрузив руку в волосы, с задумчивой усмешкой стала читать.
Штефан так и не увиделся с нею в этот день – но когда Василика пришла в спальню, она нашла на своей постели пару перчаток из тонкого, но прочного холста. Перчатки стягивались золотым шнуром на запястьях, и были вышиты золотом.
– Господин сказал, что это для работы в саду, - улыбаясь, объяснила Айгюль.
Много ли в таких наработаешь!
И тут Василика поняла, что господин трудился над этим подарком сам, - и у нее дыхание перехватило.
Присмотревшись, Василика разобрала, что на перчатках вышиты слова, поэтические строки – эти строки перекликались друг с другом, как вечно помогали друг другу правая и левая руки:
“И мертвый орел остается орлом”, - гласила левая.
А правая, главная, отвечала:
“Но я ястреб, который воспарит”.
Василика прижала обе перчатки к груди и зажмурилась: из глаз потекли горячие слезы. Она всхлипывала, не в силах их остановить. Но этих прекраснейших слез
Наутро Василика вышла в сад, надев простое темное платье поверх шаровар и дареные перчатки, - но вначале не смела приняться за дело, даже после того, как садовник сказал, какой клочок земли отводится ей в пользование: в полное распоряжение. Она может сажать на нем все, что хочет, - и цветы, которые растут в ее родной Валахии: их можно достать здесь, в Эдирне…
Василика стояла, прижавшись к абрикосовому дереву, обнимаясь с ним и гладя кору перчаткой. Как можно грязнить такую вещь?
Потом пленница оторвалась от дерева и, опустившись на колени, погрузила в мягкую прохладную землю правую руку. Разве может замарать какую угодно работу Штефана родная земля?
Она подумала, что едва ли увидит плоды своих трудов, - но семя, зароненное ею, не погибнет… Нет! Ни одно доброе семя не погибнет!
Василика взяла лопатку и принялась полоть грядку, на коленях, как и была, - и ощущая смирение и молитвенный покой, в теле и в душе.
Но, по-видимому, немедленно трогаться рыцари не намеревались – Василика успела возделать свою грядку, как когда-то, еще девочкой, пестовала маленький садик своих родителей в Тырговиште. Фериде больше не трогала их – Василика не знала, что произошло между Штефаном и его матерью, но это перемирие послужило ей самой только во благо.
В скором времени после того, как Василика начала трудиться на воздухе, Штефан сделал ей удивительный и очень приятный подарок: привел красавицу-кобылку, гнедую, под цвет ее волос и глаз.
– У нас женщинам не принято ездить верхом, как и надолго покидать свои дома, - улыбаясь и лаская морду благородного животного, сказал турок. – Но среди знатных женщин встречаются и наездницы. Я подумал, что негоже тебе ехать до самого моря в носилках, - и ты достойна лучшего животного, чем осел!
Василика захлопала в ладоши, охваченная ликованием. Она бросилась на шею своему покровителю, и они оба засмеялись от счастья.
Штефан погладил кобылку по шее.
– Ее зовут Годже.
Это означало – избранная, драгоценная: так звали одну из многочисленных женщин, принадлежавших дому ее хозяина; не то родственниц, не то прислужниц.
– Могу ли я сейчас же сесть на нее? – воскликнула невольница.
Штефан закинул голову и раскатисто расхохотался, скаля зубы.
– Конечно, - сказал турок.
Он подсадил ее в седло, и Василикой овладел телесный восторг, какого она прежде не знала. Штефан повел лошадь под уздцы вкруг сада, и Василика скоро подладилась под шаг Годже. У валашки разгорелись щеки от удовольствия, которое доставляло ощущение сильной, бугрящейся спины между бедер; и улыбка ее господина говорила, что он понимает все, что испытывает его полонянка.