Орлиное гнездо
Шрифт:
– Ты всегда слишком хорошо знаешь, что мне нужно, – для тела, для души, - дрогнувшим голосом сказала Василика. Вдруг ее это ужаснуло.
– Я просто люблю тебя, - кротко ответил он.
Ее покровитель встал, и они обнялись.
– Если ты учинишь надо мной какое-нибудь непотребство… богомерзкое дело, я уйду от тебя, хоть сгину… Хоть в греческое море брошусь, - дрожа, прошептала Василика. Она сама не знала, что ее сподвигло на такие речи.
Турок долго молчал, прижимая ее к себе. Василика почему-то изумилась этому: она ждала, что Штефан разгневается.
Наконец он сказал:
– Не меня тебе нужно бояться.
Потом, в тишине, взял ее руку,
Василика села на свою постель и, закрыв лицо руками, подумала о белом рыцаре… о том, куда и от кого Штефан бежит с нею. Он бежал от султана, с поручением от Мехмеда, - бежал, чтобы скрыть свою принадлежность к ордену. Он бежал от Белы Андраши, этого премудрого безумца, - наверное, показывая низложенному князю, что выполняет его поручение.
Быть такого не могло, чтобы разум не говорил Беле Андраши, какое черное, невозможное дело он задумал, - но этот светлоликий венгр мог уже дойти до того, что не владел собою, а полностью принадлежал своим водителям из ада…
Какие страшные тайны хранит каждая человеческая душа!
Василика легла, не молясь. Молиться она не могла – наверное, многие высокие люди этого тоже не могли.
Ехали они спокойно – куда спокойней, чем по валашской земле. Им не встретилось никаких разбойников – только горстка оборванных бродяг, попрошайки, которых один из их отряда отогнал кнутом.
“Наши бы подали”, - подумала Василика.
Но то были не ее люди, и они никогда не станут ее. Даже прекраснейший из этих турок.
Штефан иногда разговаривал с нею, но больше молчал. Его лицо казалось спокойным, но внутри его словно бы засела такая же боль, как и после побега из Тырговиште, когда он увозил тело княгини. Но теперь причина этой боли была иная.
Василика страдала, пыталась увлечь своего спутника разговором… но он вдруг стал огрызаться на нее. И тогда девушка замолчала, предоставив своего вождя самому себе. А не то она, чего доброго, собьет его с какой-нибудь спасительной мысли!
Когда путники прибыли в порт и увидели греческий корабль, дожидавшийся их, лицо Штефана просветлело. А когда ступили на борт парусника, Василика увидела, что боль, тревога, терзавшая ее возлюбленного, оставила его – точно отлетела на берег, от которого их отделила синяя сверкающая полоса, расширявшаяся с каждым мгновением.
И Василика поняла, что верно угадала причину того, что творилось с ее покровителем.
Они стояли, держась за руки, и улыбались горячему морю, которое тяжело перекатывалось за бортом, и слушали, как кричат над волнами чайки, - и Василике казалось, что она внимает этой древней жаркой песне не только за себя, а и за какую-то другую, великую, душу.
========== Глава 78 ==========
Николае Кришан сидел во дворе своего дома в Буде и цедил превосходное вино, которое ему отпускали из королевских погребов. Король Корвин по-прежнему осыпал его дом милостями – и хотя этот совсем молодой, неоперившийся последыш благородного семейства понимал, что судьба милостива к нему не по заслугам, на душе от такого сознания было тем более скверно.
“Сестра моя, конечно, умерла, - думал юноша, чувствовавший себя так, точно ему нет и никогда уже не будет своего места в жизни. – Несчастная Иоана, верно, приняла страшные муки перед смертью – может, за все наши грехи? Может, и мне бы так следовало, вместо того, чтобы сидеть тут на чужой земле и кормиться от щедрот чужого короля?”
Конечно, Иоана умерла – и, конечно, Николае ничего
Николае отставил кружку и, закрыв лицо руками, стиснул зубы, стараясь не разрыдаться; грудь разрывала нестерпимая боль. Кто и когда так страшно проклял их? Уж не тот ли, кто посадил над ними Влада Дракулу? Но где бы были они все без черного князя – этого величайшего заступника христианской веры? Почему же за христианскую веру, за дело величайшей божественной любви к людям проливается столько человеческой крови, сколько не проливалось ни за одну языческую?
Николае отнял руки от лица и хмуро посмотрел перед собой; все смешивалось перед глазами из-за слез. Вдруг молодой человек подумал о Корнеле – о законном муже Иоаны, чьего ребенка он растил как своего, о рыцаре, которым он когда-то восторгался и на которого хотел равняться. Николае вспомнил, как подло все их семейство обошлось с этим человеком: а теперь, если Корнел не сгинул в боях, он мог попасть в плен к туркам или погибнуть под пытками по злой воле князя-содомита… Малыш Раду уже задавал своему отчиму вопросы об отце… что Николае мог ответить невинному дитяти?
Николае был в таких летах, что уже сам мог жениться; но он и смотреть не мог на венгерок, на католичек, которые все, даже красивейшие и любезнейшие из девиц, были сделаны из совсем другого теста, нежели он сам, - даже природа их, казалось, была иная. Николае Кришану порою представлялось, что католики даже худшие враги им, чем ненавистные турки…
И, конечно, он не мог отречься от своей веры – а это было непременное условие, чтобы взять жену-католичку.
Быть может, такой у него крест – растить сына сестры вместо своего, которого ему не суждено иметь.
Николае в два глотка осушил кружку и, поморщившись, утер губы. У него даже усы еще не начали пробиваться, а он уже похоронил надежды на свою семью и счастье…
Боярский сын, покачнувшись, встал из-за деревянного стола, который был сколочен и вынесен в сад уже после того, как Иоана бежала со своим прельстителем, ставленником Корвина. Николае помнил, как Иоана любила свой сад, - и ему представлялось каким-то священным долгом хранить привычки своей дорогой сестры-мученицы.
Вдруг он услышал, как залаял пес. Гость? Николае знал, что чужака встретит привратник, а потом проводит к хозяину; но он сам двинулся навстречу пришлецу, одолеваемый каким-то странным, большим чувством. У него редко бывали гости – Николае мало знался с венграми, прилежно исполняя только обязанности перед королем. Может быть, это вестник от его величества?
Но Николае ошибся.
Юноша ахнул, увидев, кто подходит к нему, - в первый миг он изумился, что такого гостя вообще впустили; и только потом осознал умом, кого видит перед собой.
Страшный, невозможный гость – уж не собственная ли совесть Николае выткала из воздуха этот кровавый призрак?
– Ты – Корнел? – прошептал Николае. – Корнел, муж моей сестры и рыцарь короля Матьяша?..
– Уж давно и не тот, и не другой, - ответил тихий голос.
Мужчины долго молчали, глядя друг на друга, - и младший был полон благоговейного ужаса, а старший созерцал этот ужас с каким-то тихим торжеством, лукавым торжеством дьявола, гордящегося делом рук своих. Корнел слишком долго служил дьяволу – служил ему с горделивым сознанием долга…