Орлиное гнездо
Шрифт:
Спина венгра уже болела адски – и, как он ни сдерживался, иногда стонал, когда его особенно сильно встряхивало. Однажды человек, везший его, услышал звуки из мешка – и засмеялся, и похлопал по этому мешку; а потом с посланником Дракулы сделали такое, что он чуть не умер от стыда до срока. Ему заткнули и завязали рот, так что он едва не задохся, - и дальше пленник поехал бессловесной поклажей…
Но теперь, когда он не отвлекался на свое унижение, он смог поразмыслить, хотя мысли растрясывало так же, как многострадальное тело.
Этот белый паша, кто бы он ни был, ненавистник
Стало быть, сам этот человек – не мусульманин и враг султана, насмерть враждующего с орденом?
От такой мысли венгр чуть не вскрикнул; но повязка на рту спасла положение, он только глухо промычал, чего никто не заметил.
Могло быть и так! Значит, этот человек сумел поставить себе на службу неверных? До чего же ловок – как сам Влад Дракула! Не может ли выйти так, что большой белый паша окажется союзником Дракуле, о чем эти турки, мелкие сошки, не знают, и сам посланник Дракулы сможет с ним договориться полюбовно?
Тут мысли пленника прервала остановка. Его стащили с коня, и он дернулся и замычал от боли так, что все это заметили.
С головы венгра сорвали мешок, прихватив прядь волос, так что он поморщился. Но когда ему развязали рот, он отдышался и сказал:
– Вы меня так не довезете… Я скончаюсь раньше, чем предстану перед вашим пашой…
Чернобородый главарь присвистнул и засмеялся; потом ответил. Он говорил по-венгерски не хуже него самого.
– Какой нежный! Ты думаешь, что увидишь нашего господина? Мы тебя распотрошим прежде, чем ты осквернишь его дом своей вонью, и сами достанем из тебя все, что есть ценного!
Между тем, ему развязали руки и дали сухую лепешку с козьим сыром и воду в баклаге. Затем, чтобы накормить, и освободили, понял пленник; они остановились на привал. Потом опять скрутят - и в мешок…
“Уж не изменить ли они собрались своему господину?” - подумал венгр, вгрызаясь в лепешку; несмотря на боль и страх, голод дал о себе знать.
Но даже если эти турки и изменят своим – для него самого это едва ли что-нибудь значит… Так или иначе, Давид Хорвати погибнет под пытками или от меча кого-нибудь из этих слуг шайтана, когда станет им бесполезен.
– У меня спина переломится, - пожаловался он, прежде чем ему опять сунули тряпку в рот; в ответ он получил такой подзатыльник, что в глазах потемнело.
– Ничего, не переломишься! – сказал главарь. – Ты еще не видел, как люди переламываются!
Он засмеялся. Хорвати, себя не помня от унижения и ненависти, попытался проклясть турка, но проклятье заглушил кляп; потом ему опять связали освобожденные руки и натянули на голову мешок. Боль в спине, приутихшая было, вспыхнула снова – да так, что Хорвати чуть не потерял сознание. Он заболтался за спиной у всадника, с помутившимися мыслями, превратившись в одно сплошное страдание; потом чувства его притупились. Он не потерял сознание, потому что все еще понимал, что его везут в Турцию, на юг, на муки; но связно мыслить больше
Еще несколько раз они останавливались – его кормили, позволяли справлять нужду… по тому, сколько раз останавливались на ночлег, пленник мог подсчитать дни. Хотя из мешка его даже во время ночевок не выпускали. Он должен был как можно меньше увидеть. Так значит, они думают, что он может вырваться на свободу?
Нет, едва ли – просто не хотят привлечь внимание…
Хорвати перестал считать дни и ночи после третьей длинной стоянки. За время сна его спина немного успокаивалась – но под конец ему даже сниться стало, что он уже в камере пыток, поджаривается на медленном огне. Однако ни подвижности, ни ясности ума его увечье не умалило: оно только должно было сделать его сговорчивей, когда за него возьмутся заплечные мастера. Но Хорвати не так много и знал. Ему даже неведомы были опознавательные знаки ордена, которыми руководствовались его товарищи, выбирая книги, - а что содержится в этих книгах, скоро станет известно пленившим его людям куда лучше, чем ему самому; он не знал также, зачем они были нужны Дракуле. Однако турки замучают его до смерти прежде, чем он их в этом убедит.
Потом они въехали в какой-то город – Хорвати понял это по тому, что слышал, как его победители переговариваются с городской стражей и предъявляют фирман*: сам он по-турецки понимал плохо, о чем очень пожалел. Но понял, что его захватили в самом деле большие люди.
Всадников пропустили через ворота, и никто даже не обеспокоился из-за мешка, привязанного за спиной у одного из турок, - хотя можно было догадаться, что там человек! Его победители заплатили городской страже хороший бакшиш, чтобы та закрыла глаза, – или пригрозили своим белым пашой? Или эти нехристи всегда так делают?
Хорвати попытался молиться – но католические молитвы он давно позабыл, а православные, затверженные поздно и наспех, на ум не шли. Он слышал, как вокруг ревут животные, бранятся чьи-то слуги или торговцы; жара стояла немилосердная, а обоняние мучили запахи разлагающегося изобилия – запахи переполненного чужим добром южного города, который извергает это добро в своем навозе, не в силах вместить. Один раз Хорвати чем-то сильно задели по ногам, словно бы воз с дынями, от аромата которых рот затопила слюна. Он услышал, как дыни соскочили на дорогу и запрыгали, раскалываясь; и услышал визгливую брань хозяина. Конечно, на человека в мешке этот торговец фруктами даже не взглянул.
Хорвати зажмурился, усердно молясь об окончании своих мук – даже худшем. И наконец кто-то наверху смилостивился: венгр ощутил, как его накрывает прохладная тень, а потом его сняли с коня и, схватив за плечи и за ноги, внесли в какой-то дом.
Его бросили на диван, а потом стащили мешок с головы. Выдернули кляп изо рта. Хорвати закашлялся, дернувшись, чтобы утереть губы, - и ощутив, как забытые веревки впиваются в связанные руки.
А потом руки ему распутали – и ноги тоже. Хорвати сел, вытаращив глаза от изумления, потом покачнулся и упал; потом его вздернули кверху силой и приставили к шее нож. Венгр зажмурился.