Осенний лист или зачем бомжу деньги
Шрифт:
Положив надрывающуюся гудками трубку, Мараков стал, не спеша убирать экспонаты своей коллекции обратно в сейф. Замечательную зажигалку-пистолет оставил на столе. Потом, облачившись в добротный шерстяной костюм-тройку, который одевал очень редко, только по большим праздникам, уже без внутреннего трепета опустил зажигалку в боковой карман пиджака.
А вдруг? Вдруг подвернется удобный случай?
Это было ошибкой. Роковой ошибкой.
Но поймет полковник это чуть позже, когда уже ничего нельзя будет изменить, когда маленькое, чуть не с булавочную головку отверстие на конце
Когда Гоша в назначенное Мому время подъехал к профилакторию, Эдик стоял на крыльце и нервно курил.
– Привет, сыщик, - хмуро поздоровался он.
– Пошли. Твой Сидоров меня уже достал.
– Как он?
Эдик неопределенно пожал плечами:
– Нормально… Физически. Раны не смертельные. Жизненно важные органы не задеты. А вот с головой, похоже, у него не все в порядке.
Видать сильно ударился. Боюсь, что там не одно сотрясение мозга.
Вроде не бредит и в то же время… Я конечно не психиатр… Короче, пришлось мне его слегка зафиксировать. Сначала успокоительный укольчик поставил, обманным путем, потом, когда Сидоров твой уснул, ремнями его к койке пристегнул.
– А что такое?
– Ему лежать надо, а он все порывался встать и уйти, про одежду спрашивал. А одежду-то его я выбросил. Она вся рваная и в крови была. И ботинок один. А он… То Альфреда какого-то ему надо спрятать, то про окрошку бормотал. Меня что ли просил окрошки ему дать? Какая окрошка в ноябре месяце? Где я ему кваса для окрошки возьму?
– Окрошка - это бомж, - объяснил Гоша.
– Одноногий бомж. Прозвище у него такое.
Эдик хмыкнул.
– Так он сейчас спит что ли?
– спросил Гоша.
– Проснулся уже. Я ему небольшую дозу вколол.
– Мому взглянул на часы.
– Минут десять, как проснулся. Глаза открыл и говорит:
'Развяжи, сволочь очкастая. А то сам развяжусь, убью'. Садистом меня назвал, обматерил, как хотел. Я ремни проверил и ушел от греха подальше. Тебя дожидаться…Ну, в общем, пошли. Сам увидишь.
В двухэтажном здании бывшего профилактория завода 'Искра' было не теплей, чем в морге. Здание уже много лет не отапливалось, его отключили от теплосети практически сразу, как только закрылось некогда могучее градообразующее предприятие.
– Эдик! Да тут же околеть можно! Ты что, Сидорова из морга привез, чтобы его здесь заморозить? Так зря старался.
– В тепле твой Сидоров, - ворчливо ответил Эдик.
– Трубы от теплотрассы обрезали, а ЛЭП то, вон она. Подключились. Я в процедурную калорифер масляный поставил. И еще один, плоский такой.
В ноги на стенку повесил.
В процедурном кабинете и, правда, был Ташкент. Сидоров, прикованный к койке, лежал и смотрел в потолок. Голова его была перемотана бинтом, через который проступало кровавое пятно, а на лице было написано мучение. Увидев вошедшего Мотовило, он слабым голосом, в котором звучало раздражение произнес:
– Ну, наконец-то! Давай-ка Гоша, развяжи меня побыстрей. И объясни своему гестаповцу, что я не псих.
Гоша повернулся к Эдику и
– Он не псих.
Эдик пожал плечами:
– Не псих, так не псих. Но вставать с кровати, а тем более уходить из профилактория не рекомендую. Психом стать легко, а вот вылечиться
– хрен!
Вдвоем с Гошей они быстро освободили Сидорова от резиновых оков.
Сидоров попытался встать, но не смог.
– Голова кружится, - сказал он, облизывая губы.
– Доктор говорит, у тебя сотрясение мозга, - сказал Мотовило.
– Садист он, твой доктор… Гоша, фляжка с тобой?
– Как всегда.
– Выпить надо.
– А надо?
– Надо. Самсонова помянуть. И еще одного человека.
– В гостинице только два трупа было. Самсонова и…твой.
– Я, как ты видишь, живой. А второй… Он не в гостинице. Его в
Москве из гранатомета, как и Самсонова. Пархома работа.
– Ты о ком говоришь?
– О Десницком. Начальник службы безопасности сибирского предприятия Андрея Валентиновича. Десницкий Денис Александрович. Он летал в Москву, чтобы встретиться с одним человеком из администрации президента. А Пархом его… Давай Гоша, наливай.
Мотовило вопросительно посмотрел на судмедэксперта. Тот махнул рукой:
– Наливай. Только ему чуть-чуть.
8.
– А может, его дома нет?
– спросил Альфред, поправляя на плече противогазную сумку, набитую брусками пластита.
– Праздник все-таки сегодня. Может, он в ресторане или вообще уехал куда-нибудь?
– В ресторанах Пархом редко бывает, - отозвался Бирюк, шедший рядом налегке.
– Я его сучью жизнь хорошо изучил. Привычки и повадки. Дома Пархом питается и все праздники дома отмечает. Соберет свое кубло и гужует всю ночь. Там он, чувствую. Меня, Альфред чутье редко подводило. И сейчас на него не жалуюсь. Жизнь у меня сложная была. Все время на чеку надо было находиться, врагов много было.
Чутье и выработалось. Как у волка. Меня через это Бирюком-то и прозвали.
– А если все-таки уехал?
– не унимался Альфред.
– Вообще уехал? Он ведь уезжает из города иногда?
– Уезжает. Зимой в Таиланд. Летом в Германию. Сейчас не лето и не зима. Межсезонье. Да и при таких обстоятельствах… Нет, дома он.
Можешь не сомневаться.
– Ну, не знаю… Хорошо, если так.
Окрошка плелся позади, шагах в десяти от Бирюка и Альфреда, и упрямо молчал, не желая принимать участия в разговоре. По-видимому, он был очень расстроен тем обстоятельством, что его старшинство не признали.
– Окрошка!
– окликнул его Бирюк.
– Ты что отстаешь? Смотри, крысы-мутанты сзади подкрадутся и покусают.
– (О крысах Бирюку рассказал Альфред).
– Ты сам смотри!
– огрызнулся Окрошка.
– Эти крысы не дураки, они знают, кого кусать. В первую очередь они на престарелых уголовников нападают. Из нор своих из стены выпрыгивают и за шкварник!
Шедший у стены тоннеля Альфред, услышав про норы и про шкварник, вжал голову в плечи и отпрянул от стены, чуть не сбив с ног Бирюка.