Ошибка "2012". Джокер

Семёнова Мария

Вообще-то ему было глубоко наплевать, Гретхен, Эльза, Магда или кто там ещё. Он думал о Краеве.

— Да у неё каких имён только не было, — отмах­нулась Бьянка — Суть в том, чо стерва она ещё та Пробу ставить негде... Ну так что, как насчет тушён­ки-то? Можно, кстати, и разогреть...

— Что-то, Мгиви, не пойму я тебя. — Матвей Иосифович закурил, описал круг по просторной па­латке и остановился против Мгиви — тот, развалив­шись в удобном складном кресле, изучал свежий «Плейбой». — Ну неужели, так-растак, действитель­но ничего сделать нельзя? А, экстрасенс в законе?

«Куда

ни плюнь, в кудесника или оккультиста по­падёшь, а как хорошего человека вылечить — дулю...»

— Ты, Мотя, действительно не догоняешь. — Мгиви тяжело вздохнул и с сожалением оторвал глаза от стройных бёдер «мисс февраль». — В нату­ре. У человека было три коррекции. Понимаешь ты, что это значит? — Он вскочил и тоже прошёлся, только в дру|ую сторону. — Три раза была переина­чена его Судьба. Три раза переписаны Страницы Жизни. Три раза перевязаны узлы на Нити Бытия... Что будет теперь с этим Олегом, знают только Там. — Мгиви ткнул палцем в матерчатый пото­лок. — Может, всё будет хорошо, а может, хуже не­куда. Мой дед, прежде чем стать Главным Колду­ном, чуть не умер — потерял все зубы, ногти и во­лосы. Про память я уже и не говорю... Зато теперь — баобаб! Слон, буйвол, леопард... Плюнет на темечко, и уши отвалятся!

— И уши отвачятся? — Фраерман хмыкнул бы­ло, но сразу сделался серьёзен. — Три коррекции, говоришь?

В его устах это прозвучало как «три ходки».

— Знаешь, Мотя, — негр снова вздохнул, — у нас говорят так: если засохло бутылочное дерево, ищите женщину. Если макака упала с ветки, ищите двух женщин. Если мамба ужалила себя в хвост, ищите трёх женщин. Так что и здесь не без них...

— Да кстати, о бабах, — поднял палец Фраер­ман. — Ты гэбистку эту, Оксану, видел? Ну и как она тебе? Что скажешь?

«Всё зло от баб,— говорил его вид. — Только ку­да же без них?.>

— Ну, во-первых, она уже не в рбэ.— Мгиви сно­ва уселся в кресло, развернул журнал. — Во-вторых, все её матери были Главные Колдуньи. А в-третьих, в ухе у неё Оберег Хранителей. Так что я бы от неё держался подальше... — И он мечательно щелкнул пальцем по нежной .тяжке «мисс февраль».— Вот бы с кем... посидеть в одиночке...

Волоокая мисс была темнокожей.

— Зпачиг, коррекции, хранители, обереги, кол­дуны... а Краев пусть загибается. — Фраерман с чув­ством выругался и глянул на будильник. — Ладно, проехали. Пошли жрать, а то дорогие гости с голоду помирают. Смокинг можешь не надевать...

— Мне эти твои фашисты... — оскалился Мгл­еи. — Их счастье, что они приехали к тебе. С ними не за одним столом сидеть, их резать надо. Строгать на куски!

Всё же иногда чувствовалось, что вырос он в джунглях.

— За что ты их так? — удивился Фраерман. — Они что тебе, в щи насрали? Так там каша будет. От Ерофеевны. С нутряным салом...

— Да при чём здесь каша? — возмутился негр. — Помнишь страшное заклятие, которое висело на мне двадцать лет? Так вот, чёртовы фашисты приехали забрать то, что принадлежит мне. Выстраданное, за­служенное, моё по праву. По праву знания, воли и крови!

Последние слова он произнёс с ненаигранным пафосом, гордо расправив грудь. Чудны дела Твои, Господи:

в эти мгновения из внешней оболочки не­взрачного Мгиви словно бы выглянуло совсем дру­гое существо, исполненное величия и могущества.

— Ну как знаешь, — отчаявшись что-либо по­нять, отмахнулся Фраерман. Взял рацию и вызвал Кондрата Приблуду. — Третий, это первый, доложи но фрицам... Что, уже рассаживаются? Ладно, сей- нас буду. А ты подгони-ка баландсра ко мне... все по классу А... Ландорики', балагас[55], чайковского пусть замутят... Нет, каши не надо. И бухалова тоже. У нас и без него весело...

Прозвучало это с нескрываемой горечью. Мгиви не ответил. Он всё ещё стоял неподвижно, глядя куда-то вдаль, сквозь стену палатки. Матвею Иоси­фовичу оставалось только догадываться, что он там видел...

В палатке Краева было тихо, точно в покойниц­кой. В общем-то, хозяин дома больше всего именно покойника и напоминал. Тихон свернулся у его шеи, Варенцова, сидя на скамеечке, пыталась и не могла проглотить застрявший в горле липкий комок.

«Вот так. А ведь думала, что еду на праздник...»

Это она поначалу старалась что-то делать, кри­чала то о «Скорой помощи» и врачах, то о Ни­колае Ильиче и Марьяне... а потом не то чтобы успокоилась — унялась. Краев лежал исхудалый и страшный, с лысым шишковатым черепом, сухими пергаментными губами и... этими оттопыренными ушами...

Варенцова всхлипнула и не удержалась, зареве­ла. Судорожно, беззвучно, взахлёб... «Нет, нет, нет, всё будет хорошо] — Вытерев глаза, она всё-таки проглотила удушливый ком и что было сил стис­нула кулаки. — Он справится, справится, спра­вится...»

Как она жалела сейчас, что не умеет молиться. И одновременно — о том, что могло случиться и не случилось с нею однажды ясным июньским вече­ром, верно, лет тридцать пять назад...

— Пойдём-ка, девонька, я тебе фокус-покус пока­жу, — сказала после ужина бабуля. — Пойдём, милая, пойдём, будет интересней, чем в цирке.

Говоря так, она сняла со стены дедовскую бер­данку, зарядила и повесила на плечо.

— Интересней, чем в цирке? — удивилась кся В цирке она никогда ещё не бывала и знала только понаслышке, что это нечто волшебное, сказочное, ин­тереснее не бывает. — Ой, бабуленька миленькая, по­шли скорей!

Их дом стоял на самом краю деревни, на отшибе, узкая скрипучая калитка в изгороди выводила прямо в лес.