Оскол
Шрифт:
Дождь из намечающегося переходил в моросящий, поэтому вежливо угукнув, принцесса опять замолчала. Но по ее лицу побежал, на секунду оглянувшись (мол, что там дальше), огонек интереса.
– Андрей Антонович, вас что - били в детстве?
– Кто?
– Ну, я не знаю... папа, дедушка.
– Вообще не били!
– А чего вы испуганный такой? Или это лишь когда вы рядом со мной?
Победив "морального противника", она отвернула голову, скаля зубы в ехидной усмешке. А через секунду хохотали мы оба, потому что из леса прыгнул чумной заяц,
Смех ее звенел в косых потоках дождя, наполняя душу серебром. Я держал в руках ладони принцессы, а девочки-сосны шептались над нами, скрывая то, что принадлежит лишь двоим. Разбухшая от сырости беседка, где мы прятались от дождя, превратилась в сказочный дворец. Астра гадала мне по руке, напророчив любовь и разлуку.
– Позолоти ручку, молодой и красивый! Всю правду расскажу.
Выпала мне дальняя дорога и две разлуки с любовью - одна разлука длинная, другая короче, но в ближайшем будущем.
– Скоро?
Принцесса опустила за пазуху полученную трешку и пообещала:
– Скоро!
И долго еще длилась бы аркадийская безмятежность, если б не нарушила ее Совета Полтавцева. Потрясая бумажным пакетом, она стала вымогать плясок.
– Танцуй, Андрюня! Тебе корреспонденция в виде закрытого письма, - и, не обращая внимания на застывшую Астру, вякнула: - А. Саблину в собственные руки от Ольги Романовой. Ленинград. Набережная Мойки, 59.
Не знаю, как бы сложилась судьба Полтавцевой. Может, моя снежная королева превратила её в айсберг или торос, а, может, я умертвил бы более дешевым способом. Но кто-то позвал Ветку из-за ограды и она ушла. А я, не заглядывая в конверт, располосовал его на бумажные ленточки, которые выбросил в лужу.
Снегурочка молчала, я тоже, солнце опять юркнуло в тучи, готовые пустить вместо августовских капель холодные снежинки.
Когда мы расставались на влажных ступеньках, Астра спросила:
– А кто она, эта Ольга?
Брошенный с ее стороны убогий мостик между нами, стал для меня важнее тысячи Ольг, вместе взятых. Я впервые до конца это понял и дал отчеркивающий прошлую жизнь ответ:
– Так, уже никто.
Я заступил на дежурство по лагерю в ужасном настроении после Ольгиного письма. Заинспектировав южные ворота, пошел к северным, которые почему-то назывались "березовые мостки". Уже издали было заметно отсутствие часового.
Дрыхнет, гад, в будке. Или пересмеивается с девушками из полеводческой бригады, обосновавшейся неподалеку.
Через нарытые холмики бурой глины я завернул прямо в кусты. Так легче было взять с поличным караульного разгильдяя, а уж накрыв, отвязаться по полной. Можно было спускать с подлеца шкуру до полного восстановления утраченного равновесия. Можно было снимать с подлеца струж...
К воротам бежит Астра. В этот момент я почему-то подумал, что, сколько не занимайся со слабым полом легкой атлетикой, все равно бегают они неправильно,
Я спешу к ней через обсыпанные ряской лужи, но Астра уже выскочила за ворота.
Взмах моей руки останавливается и оклик спотыкается в горле, потому что я понимаю - свет ее лица не для меня. Астру хватает на бегу какой-то "гопник", она весело кричит: "Ероха"! "Гопник" прижимает ее к себе, целует и смеется, латунной фиксой освещая местность километра на два.
"Декабрист"
Сейчас он так же плавил во рту фальшивое золото, забравшись с ногами на высокий табурет.
– Я смотрю, ты здоров спать, а, Саблин?
Длинная тень Ерохи едва качнулась.
– Устал, - ответил я, сдерживаясь.
– Ты по делу спрашиваешь или как?
– А я так, - он закинул ногу за ногу, - интересуюсь по привычке.
Меня его "привычки" раздражать стали. Сидит, как репей в сандалете, и еще изгаляется.
– С какой целью интересуешься? Активист, что ли?
"Активист" попал в точку. За секунду слетев с табурета, Ерохин направился ко мне, сунув руки в карманы:
– Слышь, ты, - он с грохотом опрокинул попавшийся на пути ящик, - крыса комендатурская...
Оскалившись, я двинулся навстречу и, уже сцепившись с Ерохой, услышал рык Мальцева:
– А ну, потухли оба. Разойтись!
– Брэк, - хмыкнул один из наблюдавших за сценой "осназовцев".
Мальцев пообещал гауптвахту всем, лично Ерохе пять лет "без права переписки", а мне велел собирать вещи и убывать в распоряжение майора Берендеева.
– Во...-он в том здании, на первом этаже, - добавил он и, пропустив молодую врачиху, повел ее к несчастному Лиходею.
Берендееву, лысому майору, что впутал в меня в историю с подземельем и крысами, было лет тридцать пять. В прошлый раз он показался мне почти стариком, а сейчас суетился весьма резво, орал в телефонную трубку и, поминутно высовываясь в окно, грозил всякими карами собравшимся во дворе. Мое предписание он зажал в кулаке, видимо, сразу же забыв о нем.
– В кузов, в грузовик его кидайте, - заходился криком Берендеев, размахивая фуражкой в окне, - идиоты чёртовы!
– Чего стал, бегом выполнять, - гаркнул он, осушив графин с водой.
– Собственно...
– я запнулся.
– Что выполнять?
– Приказ, лейтенант. Приказ!
– У меня приказ прибыть в ваше распоряжение, - ответил я, осторожно показывая на бумажку в берендеевском кулаке. Майор, сдерживая ругань, развернул предписание.
– Ага... Ты тот "комендач", которого сдуру отправили к Мальцеву... Идиоты чёртовы. Посмотреть бы на того, кто это сделал!
Не выдержав, я прыснул. Вспомнив подробности, майор сцепил на столе руки и отрывисто бросил:
– Отставить смех.