Оскол
Шрифт:
Да уж, знаю - "Установка Интенсивного Восстановления" не предусматривает иных вариантов, кроме "успешного лечения" либо "летального исхода". А так хоть жив останешься!
– Андрюха, подумай! Ну, отправят в хранилище изолятора до лучших времен!
– Нет, Михей, не хочу я там, как брюква, на складе лежать. А ты сам бы, что выбрал? А Руис, а другие? Дай лучше зеркало.
Михей поднес к моему лицу карманное зеркальце и, пытаясь улыбнуться, выдавил слова популярного куплета:
– Ты, моряк, красивый сам собою...
Никакого моряка я не увидел в мутной
– Иди, Михей Степаныч, даст бог, свидимся.
Он что-то хотел возразить, но в палату ворвалась куча людей в белом, сопровождаемая ревом доктора:
– Вон отсюда!!! В-о-о-н!!!
Не доходя до койки метра четыре, белый отряд выпустил вперед вожака и остановился полукольцом, обнюхивая мое лежбище. Атаман умял бороду в кулак и обратился ко мне:
– Ну что, братец, надо бороться.
Они проделали какие-то замеры, покачали блестящим маятником перед глазами, дохляк в очках ударил по ноге резиновой кувалдой и сразу же испугано отскочил. А потом, когда экскурсанты вдоволь насмотрелись на ЗОРГа, седой прогнал их и сказал, грузно опираясь на спинку кровати:
– Этот проныра Сарафанов тебя на ВИЗО уговаривал?
– Да.
– Выбирай сам, я неволить не буду. Есть у тебя несколько минут.
Он потопал на выход, а у двери занял место охранник в костюме биозащиты, держа наперевес короткий фугасный штуцер с осиновым прикладом.
Первая минута растворилась в беззвучном крике всей сущности, у которой отнял последнюю надежду человек в белом халате.
Вторая минута сыпала пепел воспоминаний о том, как я здесь очутился, и как могло бы быть так, чтоб этого не было.
Третья минута ушла на бесполезные поиски выхода из больничной клетки и попытках окрасить в пастельные тона элеватор в Загорске, где хранились в анабиозе тела бойцов, задетые чужаком.
Потом я с воплями отодрал инстинкт, в ужасе топтавший внутренности только от ощущения близости железной клетки с мягкими стенами.
– Время, товарищ старший лейтенант, - напомнил похожий на космолетчика страж у двери.
– Я помню. Давай... на восстановление.
Охранник кивнул, меняя опорную ногу, и последние секунды я провел с родными лицами в памяти, выплывающими из желтого тумана детских снов. А потом глухие удары смешались с набегающими волнами света, и люди с красными символами бога-победителя сбросили меня в ад.
Хрустящее крыло швырнуло меня вниз, оторвавшись без усилия от жирных граней. Упал я далеко, но не в самое д н о, а где-то на мягкой опушке возле ямы, обложенной мшистыми валунами. Внутри ямы дымился казан; обросший седыми спутанными волосами великан время от времени вытаскивал из него длинную ложку и дул синими губами на ее содержимое. С ним были другие, такие же заросшие, наблюдавшие без единого поворота головы за мной: женщина в рубахе, угрюмые малыши с длинными руками и еще визгливые существа, держащиеся особняком в мутном ручье.
Вместе со всеми я принялся ворочать камни, сталкивая их в дрожащую болотную ряску. Камни громоздились друг на друга, и вскоре по ним можно было ходить к бурым кустам на другом краю болота. Заросшие великаны принялись гатить дорогу. А мне дали лопату с держаком на кривой березе. Лезвие было сделано грубо и неумело, просвечивая дырками даже в самой толстой части. Пока я разглядывал эти дырья, сыпавшие ржавчину в грибную листву под ногами, раздался низкий громкий звук. За ним вопль.
Обитатели прелого болота застыли и, побросав работу, смотрели вверх, зажимая руками уши. Видимо звуки не доставили им удовольствия, а суетливая мелочь из ручья подняла такой визг, что один из великанов кинул булыжник. При этом он заворчал, а остальные глухо вторили ему, вопросительно глядя в мою сторону.
Морща тяжелые складки на лице, синегубый великан потянул меня за рукав и вывел к шершавому дереву, уходящему высоко в небо, или вернее кверху, потому что неба здесь не было. Вместо него плавали водянистые клубы зеленоватого цвета; ствол заходил в эти клубы; выступившие капли смыкались в изумрудные ручейки, и, дребезжа чистым звоном, вода стекала под ноги.
Синегубый загудел, указывая на дерево, и подталкиваемый снизу я вскарабкался на толстую ветку, торчащую, как подагрический палец. Упала с дерева шишка прямо на голову великана; он посмотрел на меня, запрокидывая голову с неожиданной улыбкой на синих губах.
Первые метры высоты давались очень трудно, особенно там, где ветви заканчивались, и приходилось взбираться по черным наростам. Изредка встречались дупла. В одном из них засел ушастый филин. Увидев меня, филин принялся громко кричать, поднимая крылья.
Путь был очень долог. Там не было дней и ночей, но отдыхая на толстенной, метров семь в обхвате, ветке, я подложил руку под щеку и пощупал отросшую бороду. Глянув не землю, спать расхотелось - оказалось, что подняться удалось совсем немного. Можно было еще разглядеть первый сук, на который помог забраться лохматый великан. Рядом торчал из древесного мха домик белых мышей, и глава семейства - серьезный толстый мыш - все время неприязненно косился в мою сторону. Пришлось лезть далее, выбирая пристанище.
Внезапно повторилась мелодия, так напугавшая обитателей хмурого болота. Звук был долгий и мощный, временами переходивший в тяжелый звон, какой бывает, если стукнуть молотом в большую медную гильзу. Ствол покрылся цветными узорами и начал расти подобно телескопу. А ветви стали исчезать. Ствол их втягивал, покрываясь сеткой мелких квадратов, под которыми заструилась холодная жизнь. И вдруг он, изогнувшись хвостом, подбросил меня вверх.
В мгновение болотная зелень неба сменилась отраженным светом черных зеркал. Пронеслись мимо лица языки пламени, рассыпались невдалеке прозрачные существа, играющие темнотой, и где-то, уже совсем недалеко, послышался зов трубы.
Еще раз ударил в ухо медный колокол, и я очнулся в белой комнате без окон.