Оскорбление третьей степени

Виланд Райк

Полагаю, у Вас возникли вопросы. Если желаете с толком использовать отмеренное Вам время, настоятельно рекомендую прочитать «Эссе о дуэлях» графа Шатовиллара (Париж, 1836 г.), «Правила дуэли» Луи Шаппона (Пест, 1848 г.) и трактат «Новый дуэльный кодекс» (Женева, 1879 г.) Шарля Дюверже де Сен-Тома. В интернете Вы также можете найти краткие пояснения Франца фон Болгара (Вена, 1880 г.) и Густава Хергселля (Лейпциг, 1897 г.). Из этих очень разных трудов, написанных очень разными людьми из очень разных стран, Вы почерпнете основополагающие идеи, которые покажут Вам и всем остальным, насколько правомерно мое требование сатисфакции

и насколько безнадежно с Вашей стороны уклоняться от него. Я не собираюсь апеллировать к Вашей чести, которой у Вас все равно нет и никогда не было, но полагаю, что Вы примете мой вызов, потому что больше не сможете мириться с ее отсутствием.

С глубочайшим презрением,

Александр Шилль

— Опять Гитлер, — поцокала языком инспектор, закончив читать.

Какое-то время никто не произносил ни слова.

Полицейский автомобиль по-прежнему стоял под окном с включенными огнями, отчего комнату то и дело окутывал синий свет.

Танненшмидт отправила Зандлера на улицу, велев переставить машину и выключить наци-мигалку. Позвонила коллегам в офис и попросила проверить телефонный номер, выудила из кармана пластиковый конверт, осторожно положила внутрь депешу Шилля и повернулась к Маркову, который отстраненно наблюдал за ее действиями.

— Если бы не номер мобильного, я бы подумала, что текст написан в позапрошлом веке. Это какое-то безумие. Похоже, вы и впрямь перешли дорогу герру Шиллю. С какой стати он надумал вас убить?

— Вот у него и спросите. Я уже сто раз повторил, что не знаю. Моя подруга Констанция раньше с ним жила. Вы могли бы задать те же вопросы ей, но сейчас это сделать не удастся.

Старший инспектор молчала, ожидая, не прибавит ли психиатр что-нибудь еще.

— Если человека бросили, у него могут сдать нервы. Такое случается, — вымолвил наконец Марков.

— Может, его мучает ревность?

Он раздраженно отмахнулся.

— Допустим. Но ревность — не основание для того, чтобы пытаться меня застрелить.

— Не основание, герр Марков, а мотив. Ревность всегда является мотивом. Мы не сможем ничем помочь, пока не разберемся, что за опасность вам угрожает.

— Этот человек не в себе, я бы даже сказал, с прибабахом, и мне лично наплевать, по каким мотивам он собрался меня укокошить. Если вас это интересует, спросите у него.

Танненшмидт пристально оглядела комнату, словно ища важную улику, и, не поворачиваясь к Маркову, ответила:

— Если вас это интересует, сообщаю, что меня это нисколько не интересует. — Инспектор посмотрела в потолок. — Но, видите ли, судье, выдающему ордер на обыск или разрешение на слежку, будет важно знать, обоснованны ли подозрения истца. Дело ваше, я просто ставлю вас в известность.

— А я просто хочу, чтобы вы сделали все возможное для предотвращения моей смерти, — пробурчал Марков. — Точнее, моего убийства. О большем просить не смею.

— У вас есть предположения, где Шилль может раздобыть пистолеты?

Марков покачал головой.

— Хорошо, пожалуйста, ничего пока не предпринимайте. Тем более вам и так есть чем заняться в ближайшее время, — съехидничала старший инспектор, выразительно оглядевшись по сторонам. — Вот моя визитка. Звоните, если секундант опять к вам явится.

Он механическим движением сунул карточку в карман халата.

— И кстати, сговор о совместном совершении противозаконного действия возникает в том случае, если обе стороны дали на то свое

согласие. Надеюсь, это не входит в ваши планы?

Марков снова покачал головой.

— Мы мало что еще можем сделать. Если не считать депеши, против этого человека у нас больше ничего нет… — Танненшмидт поднялась. — Впрочем, для перестраховки мы все-таки нанесем визит герру Шиллю, а там… а там видно будет.

Психиатр тоже встал.

— Спасибо, что не оставляете меня в беде, фрау старший инспектор. И пожалуйста, извините за несдержанность. Не каждый день приходят такие письма.

Они направились в прихожую, петляя между грудами одежды, бумаг, продуктов и других вещей. Выйдя на лестничную клетку, Танненшмидт вдруг обернулась. Ей в голову пришел еще один вопрос.

— Скажите, что именно означает «оскорбление третьей степени»? — произнесла она.

Но Марков уже с грохотом захлопнул дверь, и инспектору оставалось только недовольно поморщиться.

5

Такса Толстого

Жесткошерстная такса оглушительно залаяла, потом почесала лапой за ухом, легла на поя и зевнула.

— Его зовут Квиз, — пояснила Шиллю супруга Николая Лоренца, несколько раз выкрикнув при этом по-русски «Фу!» и «Сидеть!». — Верно я говорю, Квиз?

Шилль, все еще думая о пистолетах, которые недавно держал руках, с удивлением уточнил:

— Он понимает и по-немецки, и по-русски?

— Только если ему это выгодно, — весело отозвалась та. — Я Полина! А вас как зовут?

— Александр Шилль. Александр.

Полина оглядела его, приветливо улыбаясь. У новой знакомой были румяные щеки, алые губы и белокурая коса, уложенная в замысловатую прическу, — словом, она выглядела самой что ни на есть хрестоматийной славянкой из учебника этнографии. Даже в кухонном фартуке, надетом поверх спортивного костюма, Полина смотрелась небрежно элегантной. Она повела гостя мимо кухни в гостиную: после экскурсии по подвальной оружейной выставке и виртуального исторического тура в хоэнлихенский санаторий Лоренц пригласил Шилля на ужин.

— Ты все видел, пора принимать решение, — резонно заметил Лоренц.

Шилль тоже так считал и чувствовал, что в его судьбе начинается новый этап, на котором решения не падают с неба, а становятся результатом обдуманного выбора; этап, на котором человек смотрит проблемам в лицо, а не уклоняется от них. Он распрощался со своим прежним подходом к жизни, в рамках которого стремился не впутываться в конфликтные ситуации, чтобы не увязнуть в них основательно. Поединок предполагал совершенно иной подход, красивый и дарящий освобождение. С тех пор как Шилль начал углубляться в вопрос дуэлей, его особенно пленяла эта смелость неотвратимости, а может, и отчаяние неотвратимости. Разговоры исчерпывают себя, потому что одному человеку больше нечего сказать другому, он не пытается ничего понять, потому что уже понял достаточно. Слова приобретают значение, только когда становится ясно, что они могут создать повод для стрельбы. Отношение становится серьезным, только когда на дальнем плане начинает маячить смерть. «Такая дуэль, — думал Шилль, — значима сама по себе, и даже если она не состоится, одна ее вероятность усиливает восприимчивость и активность обеих сторон». Впрочем, Шилль, твердо настроенный на поединок, не испытывал необходимости в дополнительной подпитке: несмотря на некоторое утомление, его жизненная энергия била ключом.