Оскорбление третьей степени

Виланд Райк

Должно быть, он вскоре задремал, потому что спустя какое-то время открыл глаза и увидел, что по телевизору идет репортаж о массовом столкновении машин на обледенелой дороге близ Бёблингена. Часы на мобильном показывали три ночи. Еще на экране светилось уведомление о пропущенном звонке от дяди Венцеля и СМС от него же. Шилль открыл сообщение и прочел:

Уважаемый герр Александр, передача послания проиша по плану, но после антракта состоялся грандиозный спектакль. Непременно смотрите новости! Подробности завтра.

Шилль с интересом защелкал пультом, переключаясь с канала на канал намного быстрее, чем в предыдущий раз, однако новостей нигде не передавали. Предположив,

что на берлинском РББ точно должны сообщить о том, что имел в виду дядя Венцель, он выбрал этот канал. Там заканчивалось ток-шоу на тему внебрачных связей, и Шилль услышал лишь заключительные слова ведущей, которая резюмировала, что говорить по душам трудно, молчать тоже трудно и что есть разные способы говорить и молчать. Единого рецепта нет и не предвидится, и в этом, пожалуй, заключался главный вывод программы. Ведущая широко и бессмысленно улыбнулась Шиллю.

И вот наконец повтор вечерних новостей. Основное внимание, конечно же, уделили крушению лайнера «Коста Конкордия», и основными вопросами, конечно же, были следующие: как дела у немецких пассажиров, особенно берлинцев, и сколько берлинцев еще находится на борту? Интервью брали у светской дамы Наташи Зильбер-Зоммерштейн, которая оказалась в числе первых спасенных. Закутанная в одеяло и стучащая зубами от страха, но, наверное, и от счастья быть лично причастной к историческому событию, она повторяла, что это просто невероятно, раньше она полагала, что такое бывает только в фильмах, и вот оно произошло наяву, ее все еще трясет, она не может сказать ничего дурного про итальянцев, все ведут себя учтиво и поддерживают, но на корабле совершенно точно еще есть люди, немцы, берлинцы, она не может никому позвонить, ведь ее телефон и все вещи остались на борту, это просто невероятно, она…

Шилль выключил звук. Замелькали хроники событий во Франции и на Тайване. Показали чрезвычайно скучные кадры с новогоднего приема у федерального президента, отчет о потреблении продуктов питания на душу населения Германии (шестьсот семьдесят килограммов в год), затем сообщили об открытии третьей полосы на автостраде А2, об обезвреживании не разорвавшегося снаряда времен Второй мировой, о масштабах ущерба, нанесенного ураганом «Андреа» в Бранденбурге… И чем более неоспоримым преимуществом этих сводок было отсутствие звука, тем более длинными и раздражающе бестолковыми казались они Шиллю, который жаждал вернуться в туннель под Шпрее, где, он не сомневался, нет не только мобильной связи, но и телевизионного сигнала.

«Целую жизнь, — подумал он, — люди смотрят новости с каким-то непонятным старанием, словно в день их смерти кто-то будет проверять, все ли события дня им известны. Это очень смешно и в то же время печально».

На экране появились кадры полицейской операции в Берлине: синие мигалки перед зданием «Комише опер», спектакль «Евгений Онегин», который пришлось прервать — тут Шилль снова включил звук — из-за подозрения, что кто-то в зрительном зале применил огнестрельное оружие; впрочем, подчеркнула дикторша, подозрение впоследствии не подтвердилось. В кадре появился видеоролик, снятый чьей-то трясущейся рукой на камеру мобильного: на полу партера лежит человек (Шилль тотчас узнал в нем Маркова) с красным пятном на животе, потом смена картинки: Маркова, который предположительно находится в невменяемом состоянии, выводят сквозь толпу, лицо его скрыто курткой. Когда инцидент был исчерпан, представление возобновили и благополучно довели до конца. Обстоятельства происшествия выясняются.

Далее последовал прогноз погоды на завтра, пообещавший температуру около нуля и преимущественно солнечную погоду.

Шилль спустился в фойе, чтобы выпить джина и попытаться истолковать поступки Маркова, а если это не удастся, то прикинуть, чего ожидать дальше. Посетителей

было немного: пожилые супруги задумчиво сидели, потягивая красное вино и любуясь местной библиотекой, представляющей собой колонну, по всему периметру которой плотно стояли ряды книг, а может, это были всего лишь имитации книжных корешков. На старомодных газетных подставках поблескивали ламинированные «Нью-Йорк таймс», «Монд» и какой-то исторический новостной листок. Помимо супружеской пары, в фойе за бильярдным столом горланила компания женщин в одинаковых фиолетовых футболках, с блестящими веночками на головах и сердечками — очевидно, отмечали девичник.

Музыка, звук которой, кажется, стал потише, больше не раздражала Шилля. Он заказал двойную порцию джина (бармен за время его отсутствия успел смениться), вынул из кармана тренча, который так и не удосужился снять, хоэнлихенский камешек и аккуратно положил его на стол. На взгляд Шилля, это был обычный полевой шпат, но он не знал наверняка. Грязноватый красно-желтый камень величиной с половину кулака, чуть вытянутый, угловатый, лежал на сверкающей лакированной стойке и напоминал посланника из другого мира, более красивого, более строгого, Шилль бы даже сказал, более реального.

Кто-то плюхнулся на соседний табурет и вздохнул.

— Вы заняли мое место, коллега, но это не беда, вы ведь не знали, я сейчас курил на улице и болтал с одной из девиц, — он махнул рукой за спину, — Лилли, она уже сильно навеселе. Ни за что не угадаете, какой дурацкий слоган написан у нее на футболке!

Шилль поднял голову и увидел мужчину с большой кружкой пива в руке. На ему вид лет сорок пять, одет в темную куртку и серую рубашку, светлые волосы коротко подстрижены, лицо мягкое, глаза усталые, на губах приветливая улыбка.

— Добрый вечер, я не знал, что это место…

— Перестаньте, в самом деле! Я пошутил. Табуретов тут предостаточно, я могу занять любое место любым вечером, любой ночью.

— Вы здесь работаете?

— Я? Нет, с чего вы взяли? Я живу здесь уже три недели и могу сказать вам одно: если вы поселились в отеле в своем городе, значит, дома вас доконали.

Шилль поднял бокал в его сторону и кивнул.

— То есть вы тоже один из тех, кого доконали дома? — догадался собеседник.

Уве, так звали этого человека, Уве через «фау», не через «дубль-вэ», подчеркнул он, но все называли его исключительно «ФВ», потому что фамилия его была Вермут, как тот напиток, который знают все, кроме него; короче говоря, бедолагу ФВ действительно доконали, а именно — жена выгнала его из дома. Шилль не стал вдаваться в расспросы, но вскоре понял, что избежать подробностей всей этой истории ему не удастся. Он болтал без умолку, строя сложные синтаксические конструкции и то и дело меняя темы, беспрестанно вскакивал с табурета и подсаживался к своему единственному слушателю то справа, то слева. Поначалу Шилль пытался направить этот поток в нужное русло, задавая уточняющие вопросы, однако быстро заметил, что это лишь затягивает рассказ и вызывает дополнительные затруднения. И если бы не Лилли и не ее подруги — «цыпы на выезде», судя по надписи на их футболках, — неизвестно, какие бы еще самоком-прометирующие и даже самоуничижительные заявления сделал бы этот ФВ.

— На дом мне плевать, — сказал он твердо, — дом — это всего лишь дом, даже нет, это намного меньше, дом — это всего-навсего до поры до времени спрятанная грязь. Ты пробиваешь дыру в белой стене и видишь эту грязь, а потом все сразу становится грязным, и сколько бы ты ни ремонтировал и ни красил грязные стены обратно в белый цвет, грязь никуда не девается, она остается закрашенной грязью и ничем другим.

При этих словах ФВ Шиллю впервые захотелось что-то сказать (между прочим, согласиться), но это ему не удалось.