Оскорбление третьей степени

Виланд Райк

В первом внутреннем дворе никого. Впереди зияют еще одни ворота, и я чувствую, что, лишь только пройду через них, моя смерть станет неотвратимой… Душа наполняется невыразимым ужасом. Жестокость смерти стирает из головы все мысли, когда я переступаю порог вторых ворот.

Мой взор останавливается на солдатах. Все они на одно лицо и одеты в странные мундиры. Солдаты не стоят плечом к плечу, как положено расстрельной команде, а прохаживаются туда-сюда, курят и, очевидно, обсуждают мою участь. Заметив, что приговоренный сам к ним пожаловал, они поворачиваются ко мне, и на их умиротворенных лицах читается: «Ага, а вот и он. Мы знали, что он придет».

Они

бросают сигареты и занимают нужные позиции. Я прислоняюсь спиной к стене и смотрю в дула направленных на меня пистолетов.

И тут сбывается та самая мечта о спокойной казни, на которую ты идешь, хотя и не обязан этого делать.

С появлением могилы Штрунка, на которую водрузили внушительную глыбу светлого гранита с надписью черными буквами — полное имя, звание в СС, титул ротмистра, даты рождения и смерти, — вся прилегающая к ней территория превратится в почетное кладбище. В последующие годы место его погребения станет местом паломничества и поклонения для всех проходящих через Хоэнлихен частей СС.

После войны следы могильной плиты и того, что находилось под нею, будут утеряны, исчезнет и кладбищенская погребальная книга. В примечании к новому изданию напишут: «Останки перезахоронены с воинского кладбища в 1945 г.». Однако до секции А II, куда после перезахоронения определят кости Штрунка, они так и не доберутся. Надгробный камень тоже куда-то пропадет — не исключено, что его взорвет Красная армия. Уцелеют лишь обломки цементного основания, которое поддерживало камень. Какое-то время они будут торчать из земли, но потом зарастут вездесущей травой.

Исчезнет и Герда Штрунк, чьим последним публичным выступлением станет маленькая заметка в «Фёлькишер беобахтер», в которой вдова с глубокой болью попросит воздержаться от визитов и соболезнований. По слухам, вскоре после смерти Штрунка она снова выйдет замуж, но больше ни словом не обмолвится о событиях, придавших роковой поворот жизни многих людей. Леопардовая шкура, предмет, вызывающий столь неприятные воспоминания, должно быть, станет сопровождать ее в частых переездах на протяжении следующих лет. Летом сорок пятого, в дни послевоенного голода и нищеты, Герда Штрунк придет на черный рынок в Тиргартене, где обменяет шкуру, заявив, что та принадлежала самому Гиммлеру, на две пачки табака «Лаки страйк» и будет считать, что заключила крайне выгодную сделку.

Свидетельств того, что произойдет с леопардовой шкурой далее, не сохранится. Все, что останется, — это ряд улик самого сомнительного свойства, более позволяющих судить о человеке, который их собрал, нежели о фактах, которые они призваны подтвердить. Ситуация не укладывается ни в какие рамки, ее пытаются толковать с помощью не самых правдоподобных теорий. Психоаналитик Карл Густав Юнг в свое время открыл принцип синхронизма, ныне почти забытый: синхронизмом он назвал явление перехода от внутренних событий к внешним, от звезд к Земле и от мечтаний к реальности. Человек вспоминает о своем друге, звонит телефон, на проводе тот самый друг. Двое влюбленных встречаются там, где не планировали, дикий кабан выбегает ночью перед машиной, полиция обнаруживает отпечатки серийного убийцы на месте преступления, и все это синхронно пересечению планетарных орбит Венеры и Марса… Словом, речь идет о возникновении двух событий, которые выглядят тесно взаимосвязанными без какого-либо внятного объяснения причины. В качестве примера Юнг приводит сон, в котором он увидел некую фигуру с крыльями зимородка. Проснувшись, он нарисовал эту фигуру по памяти, посмотрел в окно и буквально в тот же миг заметил в саду настоящего, словно самой судьбой туда заброшенного зимородка. Мертвого. Это не могло быть простым совпадением, это было проявление синхронизма. Другими словами, принцип синхронизма позволяет объяснить необъяснимое. Выведать бы еще, что видят во сне леопарды перед тем, как их застрелят, — ответ на этот вопрос пролил бы на таинственную ситуацию

побольше света.

Что ж, нет так нет.

Сержант Пит Дженкинс, который покупает шкуру, вероятно, поначалу использует ее в качестве эффектного реквизита: точно фокусник, он достает ее во время бесчисленных частных фотосессий с бесчисленными берлинскими трофеями, а по возвращении в Нью-Йорк в 1948 году преподносит ее в подарок жене, которая смотрит на нее сперва восторженно, а потом с неудовольствием. Выяснилось, что у ее мужа теперь есть сексуальная фантазия, в которой жена, полностью раздетая, должна лежать на постели, укрывшись леопардовой шкурой, и заниматься с ним любовью в таком виде. Даже если дело происходит днем, он именует это ночной атакой. Спустя несколько месяцев миссис Дженкинс заглядывает в магазин мехов где-то между Двадцать седьмой и Тридцатой авеню и обменивает шкуру леопарда на теплую норковую шубку, которая в последующие годы, к нескрываемому удовольствию владелицы, будет по ночам мирно висеть в шкафу.

Путешествие леопардовой шкуры продолжается, и есть даже некоторые свидетельства в пользу того, что она войдет в комплект, который купит сам Бен Кан, нью-йоркский меховой гуру. Когда во второй половине пятидесятых в высшем свете начинается бум леопардовых шкур, Кан прилагает все усилия, чтобы присвоить все имеющиеся в городе запасы оных. Перебирая покупки, он замечает среди них уникальный экземпляр: в те времена шкура леопарда стоила на Лондонской меховой бирже не более пятидесяти фунтов стерлингов, однако качество материала и выделки зачастую было невысоким. Шкура из Германии, о происхождении которой Кан, конечно же, не догадывается, имеет красивый рисунок и очень короткую шерсть, ее оттенки варьируются от светло-коричневого до красноватого, она глянцевито блестит; без сомнения, шкура принадлежала сомалийскому леопарду, а такой товар ценится высоко. Кан бережно откладывает ее в сторону, чтобы приберечь для самой взыскательной клиентуры. Та не заставляет себя долго ждать и появляется в лице модельера Олега Кассини, который в те годы создает платья для Жаклин Кеннеди.

Стоимость мало волнует заказчика, деньги в данном случае не проблема. Сделку заключают быстро, и вскоре Кассини сообщает, что наряд почти готов. Прежде чем Джеки явится на примерку, в модное ателье приезжают представители Секретной службы. Само собой, первая леди США не может даже для примерки надеть ни один предмет одежды, который предварительно не прошел тщательной проверки. Это рутинный рабочий момент, никто не хочет допустить отравления первой леди, да и различные прослушивающие устройства, заряды взрывчатки и прочее в таком духе не должны попадать в Белый дом. Люди просто делают свою работу — обеспечивают безопасность президентской семьи.

Проверка затягивается дольше обычного, и наконец Дж. Эдгар Гувер, глава ФБР, получает секретный промежуточный отчет.

При просвечивании шкуры ультрафиолетовыми лампами выявлены следы спермы. Откуда они взялись и когда появились, выяснить невозможно, однако Гувер, глубоко презирающий Кеннеди за либеральность и распутство, не сомневается: теперь президент и его женушка у него в руках. Наконец-то он сможет избавиться от этого человека; в определенном смысле взаимная ненависть Гувера и Кеннеди, неуклонно нарастающая на протяжении уже многих лет, тоже является дуэлью.

Согласовывая передачу мехов Олегу Кассини, Гувер поручает своим сотрудникам разработать две стратегии, первая из которых будет опираться на тот факт, что Джон Ф. Кеннеди — известный бабник, а вторая на тот, что Джеки — известная ревнивица. Ситуация беспроигрышная в любом случае. Если Гувер по секрету сообщит президенту, что шкура, в которую наряжается его жена, забрызгана спермой, это неотвратимо повлечет за собой развод, угрозу потери репутации и немедленную отставку. Если же он нашепчет первой леди о том, что случилось с вещью из ее гардероба в ее отсутствие, фундамент их брака будет разрушен, а президент вдобавок ко всему станет воплощением антихриста для католиков и евангелистов.