Ослепительный нож
Шрифт:
– Здравствуй, Феогност! Хорошо ли гулял?
– сделала лёгкий поклон боярышня.
Прибывший с Котовым две седмицы назад, грек уже изрядно знал Галич.
– О!
– воскликнул он.
– Смотрел с башни церковь святого Леонтия.
– Что увидел с такой высоты?
– спросила Евфимия.
– Чешую на куполах, - удивил её Феогност. И вынул из-под полы жупана длинный зрительный снаряд.
– Вот!
У боярышни захватило дух. Очи увлажнились. Вспомнила Мамона. Вернула трубку.
– Константинополь!
– мечтательно ушёл взором ввысь Феогност.
– Наши мастера! Память о Родине! Посмотри, посмотри!
Всеволожа
Грек по-своему понял, почему она отказывается поднесть трубку к глазам:
– Мороз! Глаза не видят от слёз! Холодна ваша страна!
Распрощавшись с мастером, Всеволожа увидела идущего к ней Акишку, княжого отрока, и с облегчением перешла на родной язык:
– Что стряслось, Акинфий?
– Фефиния! Государь бушует в твоей одрине. Кричит: «Орись-недарись!»
– «Ори, не доорись!» - поправила боярышня.
– А я не Фефиния, а Евфимия.
– А я не Акинфий, а Иоакинф!
– на выпад выпадом отвечал колкий отрок.
Шемяка сидел на её одре, ероша густые волосы, заиндевевшие вовсе не от мороза. Даже не спросил, где была, сразу приступил к делу:
– Сядь рядом, Фишка, и слушай…
– Всю жизнь прошу: не называй меня Фишкой!
– возмутилась Евфимия.
– Заутра выхожу встречь Стриге-Оболенскому, - пропустил её слова мимо ушей князь.
– Васильева рать с татарами близко. Слепец - позади. Доверился воеводе. Что ж, померяюсь силами с Ванькой Стригой. Только что ободрял галичан. У нас пускачи, ещё батюшкою оставленные.
– На пушки надеешься, - без воодушевления произнесла Всеволожа.
– А ежели у Стриги пускачи ломовые? Втиснет в крепость, начнёт ломать стены…
– Сметливая ты!
– похвалил Шемяка.
– Не зря под Белёвом Голтяев превозносил тебя. Я, думаешь, не опасаюсь осады? Вижу, не отсидимся. Потому пришёл с просьбой: взойди на стену. Увидишь их одоление, бери Софью с сыном. Кличь Акишку-отрока. Он знает из кремника подземный ход. Выведет в овраг. Станьте на лыжи. Выйдете к деревне Мушкина гора. Там - возок с крепкой обережью. Оттуда зимним путём через Вологду и Устюжну - в Новгород. Улица Даньславлева. Софья знает.
– Я тоже знаю, - сникла Евфимия.
Шемяка удивлённо хмыкнул и пошёл из одрины. Его занимал предстоящий бой.
– Всякая ссора мировою красна!
– выскочила вслед Всеволожа.
Князь, полуоглянувшись, сказал:
– Кобыла с волком мирилась, к дому не воротилась!
Воротится ли нынешний галицкий полководец? Княж терем притих. Запёршись у себя, Софья ревмя ревела, предчувствуя страшный конец. Феогност попадался на глаза в невозмутимом спокойствии, мурлыкал по-гречески песнопение: «Агиос, офэос…» Акишка-отрок при встречах взглядывал на Всеволожу, как заговорщик. Однажды столкнулась с Котовым. Он истиха молвил:
– Мы среди недругов.
– Тебе ль ровняться со мной?
– осердилась Евфимия.
Послужник Василиусов удалился.
Просьба Шемяки приводила в отчаянье: теперь не покинуть Галича! На ней Софья с сыном. Днём довелось трапезовать в обществе тиуна Ватазина. Князь не поспел к столу, устраивал воев. Софья не вышла, сослалась на главоболие.
– Эта битва станет последней, - сказал Ватазин.
– Последней, - согласилась Евфимия, - если вы будете под щитом.
Тиун поперхнулся ухой, смолчал. Утром,
– Они идут!
Опрянувшись, Всеволожа позвала Софью взойти на стену. Та отказалась. Сопровождал боярышню Феогност со зрительным снарядом.
День занимался солнечный, ясный, как на заказ. Евфимия разглядела чёрные движущиеся пятна в белой дали, однако не различала, что там творится.
– Хочу всё видеть, - сказала по-гречески.
– Возьми, - отдал Феогност свою трубку. Волшебные стекла показали начало рати. Стройно и бодро приближалось московское войско к Галичу. Шемяка стоял на крутой горе над глубоким оврагом. Приступ был труден. Москвичей больше, у галичан место выгоднее. Они неподвижно ждали, пока неприятель от берегов замерзшего озера медленно двигался по берегу. По левую руку - лес. Всеволожа представила: оттуда мог наступающих опрокинуть засадный полк. Нет, лес не обрушил в овраг засады. Видно, Шемяка счёл: москвичи и татары достигнут горы утомлённые и расстроенные. Легко их смять свежими силами. Всеволожа наблюдала с тяжёлым сердцем, как свои идут на своих. Вот наступающие - у подножья горы. Дружно, лихо, по-муравьиному, устремились на высоту. Задние подпирали передних. Едва вскарабкались первые, на них мощно ударили галичане. Вой смешались. Какой там ад! Татарские малахаи не видны. Они под горой. На что им в чужом кровавом пиру похмелье! Пусть россияне переколотят друг друга. Потом грабь мёртвых, добивай недобитых… Вот бегут галичане. Их уж не остановит ничто. За спиною - смерть, впереди - надежда! Евфимия вернула Феогносту снаряд, поспешила вниз.
Акишка ждал у чёрного хода. Софья с сыном готовы. Осталось одеться в верхнее, тёплое. Княгиня подняла бледный лик:
– Плохо?
– Уходим!
– торопила боярышня.
С тихим плачем шла Софья к смотровой башне.
– Туда? Под землю?
– тряслась она.
– Что страшит под землёй? Софья Дмитриевна!
– недоумевал Акинфий.
– Тартар! Там он ближе, - медлила княгиня.
– Мразкое подземельное место!
– Мату-у-у-унька! Не хочу в тарта-а-а-ар!
– заревел Шемячич.
– Возьми его, Иоакинф, ступайте вперёд, - велела Евфимия. И обратилась к Софье: - Чего пугаешься?
– Духа, - пролепетала княгиня.
– Изыдет из человека нечистый дух, проходит все подземельные места, смотрит, ищет себе покоя и… и не обретает!
– Боже правый!
– почти в полном мраке поддерживала подопечную Всеволожа.
– От каких глупых бабок набралась ты подобных врак в глухом своём Заозерье!
8
Отошла обедня в Святой Софии. Евфимия приложилась ко кресту, пошла к выходу с горькими думами. Тезоименник её, архиепископ Евфимии, вновь обличал на проповеди злодеянья Шемяки: крамольник захватил Устюг, приводит добрых людей к противозаконной присяге. Не желающих изменить великому князю Московскому бросает в Сухону, навязавши камень на шею. Святитель называл имена казнённых: Емельян Лузсков, Мина Жугулев, Давид Долгошеин, Евфимии Ежевин… Последний исхитрился освободиться от камня, выплыл по течению много ниже, свидетельствовал о злодеяниях.