Ослепительный нож
Шрифт:
– С Василием Кожей?
– высвободила Евфимия руки и прижала к груди.
– Нет Василия Кожи?
– Тебе он ведом?
– удивился Боровский.
– Он многажды выручал меня. Перед битвою под Скорятиным если бы не он…
Ярославич обнял жену:
– Мы совсем не ко времени отдались кручине. Свадьбы - предвестницы новых рождений, а не смертей.
– Твоя правда, друг, - прильнула Евфимия к мужу.
– Скажи только: где Кожа кончил жизнь?
– Под Галичем, когда от подножья горы шли на приступ…
Ей представился ад, узренный в трубу Феогноста с крепостной стены. Вспомнилось, что предрёк отшельник Макарий: по смерти Кожи следом уйдут из жизни его жена
Сошли у ворот. Поднялись в княж терем, где встречала вся челядь. Прежде чем вступить в пиршественную палату, Евфимия поменяла головной убор. Отныне мужатица, она вместо девичьего повенца под тонким убрусом возложила на главу кику с зубчатой коруною и височными украшеньями: рясами с яхонтами - бахромой из нанизанных на нити жемчужин. К кике же прикрепила полые золотые колты. С помощью Дарьицы возложила на рамёна воротник-ожерелье.
– С передцы вязано жемчугом, - похвалила Дарья наряд, привезённый из Москвы князем.
– С утра считала: три тысячи сто девяносто зёрен!
Выйдя из ложни, княгиня встретила пасынка, ждавшего в переходе.
– Дозволь поздравить, любезная Евфимия, с благо-законным браком, преподнесть мой поминок, - поклонился Иван и подал нагрудную золотую привеску в виде конька с вытянутыми ушками и загнутым в кольцо хвостом.
– Прими сей символ добра и счастья!
На груди новобрачной висела подаренная женихом крестчатая золотая цепь. Сие дорогое украшение ценой в два рубля видела Всеволожа в красных рядах на Софийской стороне Новгорода Великого. Богатый гость выхвалялся, что приобрёл его за четыреста беличьих шкурок. В те дни боярышня и мечтать не смела о подобном богатстве. Теперь же обочь цепи привесила и пасынкова конька, хотя остудило сердце обращение «любезная Евфимия». Чутье подсказало: так будет её называть Иван ещё долго, а может быть, и всегда.
На брачном пиру молодые были во главе стола. За них воздымали кубки с выспренними, однако идущими от сердец, пожеланиями. Постепенно речи с нынешнего торжества низошли к взволновавшим умы вчерашним событиям. Во время странствия от Новгорода к Боровску Всеволожа отстала от новостей. С любопытством слушала мужнин рассказ о том, что Василиус назвал юного наследника своим соправителем. Теперь и Иоанн стал великим князем, дабы удельные князья и бояре, все россияне заблаговременно привыкали видеть в нём будущего своего государя. Сие новшество на Руси вызвало одобрение дочери Всеволожского, в нём надеялась она обрести ручательство от возможных будущих смут.
– Дорогая наша княгинюшка!
– обратился Парфён Бренко.
– От князей Ряполовских, потом от Андрея Фёдорыча Голтяева, да и от нашего господина довелось слышать о твоём мужестве и достойном Ивана Дмитрича разуме. Любопытно спросить: как мыслишь, коснётся ли нас и детей наших страшное для равнодушного мира событие - падение Царя Града?
– Что?
– переспросила Евфимия, думая: не ослышалась ли?
– Ты произнёс: Царьград пал?
– Взят османским завоевателем Магометом Вторым, - подтвердил Боровский.
– Мне это вневеды, - повела головой княгиня.
– Преосвященный Евфимии в храме святой Софии новгородцам не объявил, - удивилась она.
– Объявил без тебя, должно быть, - вразумил муж.
– Известие нас достигло буквально днями.
– Горько услышать, - затучился взор Евфимии.
– Торки, наши старые киевские совсельники, превратились в грозных османов. И вот братственная держава
– К месту ли речь ведём?
– Охмелевший Володя Давыдов поднял переполненный кубок.
– Пьём здоровье молодых!..
Приближался конец застолью, и тягостней делалось новобрачной. Её пугала предстоящая ночь. При мысли разделить ложе с мужем Евфимия холодела, сердце сжималось, как перед неотвратимым событием, коего желательно избежать, но не должно. Корила, стыдила себя, а всуе. Не в ложню шла, на заклание. Вспомнила, как с Дмитрием Красным ещё до несбывшегося их брака едва не случилось на её ложе то, что нынче случится. И страх был не тот, и она не та.
Вошла Дарьица, освободила от верхней сряды. Сухое лицо чужой женщины на миг обернулось лицом подруги.
– Сладких радостей тебе, милая! Евфимия ещё пуще сжалась.
– Выдь, Дарьица, доразденусь сама…
Сняла панёву из шерстяной волны, расстегнула вязаный пояс, осталась в шёлковой красной сорочице.
Двенадцать свечей в подсвечнике освещало её. В зерцале узрела испуганный лик.
Вошёл Ярославич в белой до пят рубашке. Одну за другой загасил все свечи…
– Радость неизречённая!
– припал он губами к её губам.
Прикосновенья князя живо напомнили злую ночь в Костроме, когда Василий Косой насилком одолевал её и свеча, павшая со стола, погасла… Этот тоже Василий… Но не насилком… Благозаконный муж!.. Отчего же всё естество повелевает противиться, биться за себя до конца? Беззастыдчивые руки… Тошнотная алкота… Колющие уста… Нет нужды поединствовать. Князь отпрянул от неё тут же.
– Что с тобою, душа моя? Как врагу противишься! Отчего трясовица бьёт?
– О, прости!
– стонала, съёживаясь в комок, Евфимия.
– Твои братние лобзания мне приятны. К мужним ласкам… никак… не могу… никак…
– Нужды нет убиваться, Офимушка!
– гладил князь обнажённые плечи жены.
– Моя к тебе любовь - жаркий костёр, жжёт меня всю жизнь. Твои же чувства ко мне - светец обнадёживающий. Ему время надобно разгореться. Успокойся, усни. Верь, не потревожу, пока, привыкнув, не пожалуешь большей близостью.
Князь поднялся с ложа, дабы уйти. Евфимия удержала мужнину руку:
– Не покинь дурную жену. Пусто мне теперь одной. Винюсь: всё не так. Брачную ночь испортила… А боюсь одна!
– Будь покойна, - прилёг рядом Ярославич.
– Нет твоей вины. Ведь мы, почитай, с детства порознь. Ты дева, я зрелый муж. Буду осторожнее. Главное, ты - моя!
– Я всё равно твоя, - прильнула к мужу новобрачная. И, ощущая братнее тепло, предалась слабости, истоме, забытью…
Видела себя в скрипучем старом доме вместе с мужем. Всюду свечи. Принялась считать, не сочла. Вдруг некто незримый начал их валить: одну, другую… Как она гасила! Посрывала покрывала на огонь, попирала пламя буйными стопами… Тщетно! Дом горел. А кто-то всё внушал: побеги, побеги! Стояла перед пожаром в ночи, чуть живая. А дом догорел дотла… Муж не вышел! Она брела берегом реки в тяжком одиночестве. Увидела посеребрённые луной нагие спины женщин в воде по пояс. Спросила: «Кто вы?» Услыхала: «Русалки». Дюжина покрытых власяною бахромой спин. Вдруг обернулись разом. Узнала Гориславу, Богумилу, Агафоклию, Раину, амму Гневу… Не было среди них Фотиньи, тринадцатой. «Поди к нам!» - велела Гнева. Евфимия сказала твёрдое «нет». И громко закричала: «Нет, нет, нет!» Тут Агафоклия своим низким суровым голосом сказала, как говорят тем, у кого есть и дом, и семья, и всё, что имеют благополучные люди: «Ступай до дому, Евфимия. Тебе уж пора!» Сии слова она услыхала, пожалуй, позже, нежели проснулась от крика: «Нет, нет, нет!»…