Ослепительный нож
Шрифт:
– Мама, прими к себе, устал на доске сидеть, - попросился на колени Кснятка.
И Луша следом тянула руки. Иван хмуро встал со скамьи. Тут же лик его прояснился:
– Батюшка воротился! Вон, яблоко достал с верхней ветки. Жуёт, а хмурится.
– Должно, попался плод кислый, - предположила Евфимия.
Подошёл князь, коснулся невестина лба губами, приобнял сына.
– Отведи детей в терем, Иване, оставь нас на малое время.
Когда княжич с детьми ушёл, Василий, подсев к боярышне, понуро признался:
– Не так всё гладко, как мыслилось. Надобно переменить кое-что.
–
– Так слава Богу!
– оживилась Евфимия.
– Что мрачит твою радость?
– Государев отказ, - совсем понурился Ярославич.
– В чём отказ?
– допытывалась боярышня.
– Эх, - сжал кулак Василий.
– Не велит жениться на тебе. Кричит, умом тронутый. Слов, как в перине перьев, смысла, как в огне воды. Я сестру Марью позвал в споспешницы. Всуе! Обоих выставил. Властодержец!
Всеволожа задумалась.
– Его прихотью ты явилась под Суздаль, - неукротимо гневался князь.
– Той же прихотью должна от меня отъехать.
– Отъеду, - согласилась боярышня. Князь глянул испытующе. Евфимия поспешила договорить:
– Волей твоего властелина.
– Пусть властвует в думе государевой да на поле брани, а не в чужих домах, - с сердцем молвил князь.
Всеволожа успокоительно провела перстами по его руке.
– Удалюсь в девичий Вознесенский монастырь, построенный Евдокией, государевой бабкой. Покойная Ульяна Михайловна говорила, как завещала: «Дщерь Христова, пострижися во святый ангельский иноческий образ, девою суща».
– Девою?
– переспросил Ярославич. Она, острожив лицом, поднялась.
– Прости, мой друг. Благодарна за всё. Дозволь попрощаться с детками. Отпусти. Ко обоюдному благу нашему.
Князь встал, крепко обнял её.
– Не пущу! Согласилась стать мне подружней, значит, приняла крест моей воли над собой. А моя воля в том, чтобы нам обвенчаться. Немедля. Здесь. Без суетной каши. Явлюсь в дому кремлёвском с благозаконной женой! Кто посягнёт на освящённых венцом? Ни даже самовластец! Отринь помыслы о трудностях. Готовься к венчанию. А тягот мы отроду не пугались, верно?
Евфимия улыбнулась:
– Как скажешь, господине мой. Как велишь…
И оживился княж терем. Дохнули хладом погреба, из коих выносили снедь. Кухарный жар поднялся чуть не до сеней. Челядь суетилась по пряслам и переходам: мела, тёрла, мыла до лепоты…
В невестиной ложне камнеликая Дарья, что слова не вымолвит без нужды, обряжала деву к венцу и вдруг, будто на девичнике, запела высоко, тонко, с плакучей радостью:
Помогай тебе Господи Нынче выйти да выступить На мосток на калиновый, На широку дороженьку! Помогай тебе в лес войти, Сгаркнуть заенька белого Да отдать ему, заеньке, Все девичьи белилышки. Повстречаться– Приумолкни, Дарьица, - взмолилась невеста. От последних слов песни повеяло на неё дурными предчувствиями.
Повечер свадебный поезд выехал нечетом. К той самой кирпичной церкви, что видела боярышня на Торгу. Поезжжанами - дружинники княжьи, верные дети боярские: Лука Подеиваев, Парфён Бренко, Володя Давыдов и ещё дворский Астафий Коротонос. Двигались медленно, ибо пришлось останавливаться перед каждым встречным, будь то купец или нищеброд. Всем свадебщики отвешивали равный поклон, дабы ни от кого молодым порчи не было.
Начался чин венчания. Обмирая от неожиданной перемены жизни, Евфимия слушала, как во сне, молитву священника:
– …венчай я во плоть едину, даруй им плод чрева, благочадия восприятие…
Дружка, Володя Давыдов, держал венец над невестой, а над головой жениха - Лука Подеиваев.
Поочерёдно с Василием отпивала Евфимия вино из одной чаши, что служит знамением нераздельного их соединения в сожитии, общего владения и пользования стяжанием. Тихо и благоговейно пошли они образом круга. Хор пел «Исайе, ликуй». Священник, взяв за руки, подвёл молодых к алтарю и ещё сделал круг, творя с хором молитву о святых мучениках, что победили, ратуя за Христа, приняли неувядаемые венцы славы в Небесном Царствии. Церковь же, возлагая на брачущихся венцы тленные, уповает на то, что они, подражая святым, отразят все дьявольские искушения в своей жизни, победят их и удостоятся наконец венцов нетленных.
Когда покидали храм, Евфимия услыхала, как случайные свидетели их торжества приговаривали:
– Молодая княгинюшка, что взошедшее солнышко!
– А кафтан-то на князеньке! Пуговицы серебряны, золочёны, колесчаты…
Прибыв к венчанию порознь, новобрачные возвращались в одной карете. Осыпанная на паперти хмелем, как и её супруг, уже не боярышня Всеволожа, а княгиня Боровская и Серпуховская, смотрела на Ярославича смеющимися глазами.
– Открою тебе, мой друг: рада, что обвенчались здесь, не в Кремле.
– И я рад сверх меры, - взял её руки князь.
– Лишний день ожидания показался бы годом.
– А я, - запнулась Евфимия и призналась: - Я боялась встретить Витовтовну!
– Поздние страхи!
– молвил Василий.
– Великая княгиня-мать в ином мире. Не ведаю, в лучшем ли. Как раз перед нашей встречей в обители вернулся я из Москвы. Был на погребении Софьи.
Евфимия помолчала и призналась в ином:
– Осудишь ли? Душа не скорбит по её кончине.
– Ох!
– отозвался князь.
– Я больше скорбел при прощании с простым воином, нежели со столь великой особой. Веришь ли, прощаясь с Василием Кожей, даже не сдержал слёз.