Основы искусства святости. т3

Беляев Епископ Варнава

искание новых путей

После всего сказанного выше о русских писателях должно предполагать, что трупным запахом несет от их произведений. И это действительно так.

1. Рассматривая вопрос с внешней стороны, со стороны формы и звуковой оболочки поэзии (фонетики стиха), нельзя не упомянуть о футуристах. Много над ними в свое время издевались, хохотали и не желали понять, что они ставили перед собой, рассуждая в плоскости литературной, серьезную задачу. Хорошо ли, дурно ли они ее разрешили в своих стихах, нас это не касается, потому что ко спасению не относится. Но есть нечто такое в поставленном вопросе, что к делу спасения относится. Это — сама идея футуризма. Здесь христианин должен кое-что сказать

с точки зрения Евангелия, а иначе увлекающемуся этим направлением легко оказаться и богоборцем.

Футуристы, как известно, поставили следующие вопросы: имеют ли звуки нашего языка значение, независимое от смысла слов, в состав которых они входят, то есть действуют ли на нас звуки так или иначе, возбуждают ли определенные чувства независимо от значения слов, и даже тогда, когда всякий смысл в них отсутствует? Если звуки могут воздействовать таким образом, то нельзя ли создать особую «языковую систему» и пользоваться «звукоречью» и так называемым «заумным» языком в тех или иных целях для возбуждения известных чувств и эмоций у слушателей? И наконец, может быть, все это уже осуществляется в -104-

действительности, но только не осознано массой, а является достоянием небольшой кучки людей (футуристов, символистов)?

Я уже сказал, что нам, христианам, нет дела до того, осуществимы или нет

77

практически все эти идеи , но законны ли они по существу, мы должны знать.

Вопросы, поднятые новыми литературными кладоискателями, стары, по обыкновению, как Божий мир, потому что диавол, по-видимому, расчетлив в снабжении игрушками своих «детей» и часто, подмалевавши, где следует, и переодевши, выдает старого паяца за нового. Уже древние греки и римляне в

78

классические времена интересовались этими вещами . И святые отцы первохристианской Церкви, сами прошедшие их школу и сами будучи поэтами (например св. Григорий Богослов), определенно и резко осудили это дело как совершенно неподходящее для христиан. Причина неприемлемости нового способа использования речи заключается в том, что практическая цель здесь отступает на задний план (а то и вовсе исчезает), а чисто языковые особенности и представления приобретают исключительную самоценность. Другими словами, языком хотят воспользоваться как средством гипноза, убаюкивания, нравственного укачивания. Чтобы приучить публику к этому и воспитать ее по-новому, сперва пользуются самыми невинными способами, именно: бессмысленным набором слов. Правда, публика не понимает его и не видит, к чему футуристы гнут, но она еще спокойна: ничего безнравственного не предлагается — только в высшей степени смешно и весело. Но пройдет некоторое время, когда люди привыкнут к известному сочетанию слов и будут рефлекторно, уже независимо от своей воли, по привычке, отзываться на них; можно будет тогда вложить в слова и отравленное содержание. Так, по выражению св. Василия Великого, гоняясь за сладостью и приятностью сочинений, люди с медом будут глотать яд⁷⁹.

«Благозвучие не такое пустое дело, — говорил еще Гоголь⁸⁰, — как думают те, которые незнакомы с поэзией. Под благозвучие, как под колыбельную, прекрасную песню матери, убаюкивается народ-младенец еще прежде, чем может входить в значение слов самой песни...»

Но укачивается не только народ. Гоголь в этой же самой статье рассказывает про Пушкина: «Живо помню восторг его в то время, когда прочитал он стихотворение Языкова к -105-

Давыдову. Я первый раз увидел тогда слезы на лице Пушкина (Пушкин никогда не плакал, он сам о себе сказал в послании к Овидию: "Суровый славянин, я слез не проливал... ”)».

Итак, не поддадимся на эту удочку и не позволим себя обольщать пением новых сирен. Господь благоволил, чтобы слова Его в Евангелии были выражены не изящной,

благозвучной речью, по всем правилам ораторского искусства, а грубой, так сказать «мужицкой». И святые апостолы нам его написали на так называемом ком*! (подразумевается SiaXeKTO?;), «общем» разговорном языке тогдашнего времени, обиходном, а не классическом⁸¹, чтобы слушатели, чешеми слухом, по выражению апостола Павла (2 Тим. 4,3), не увлекались внешним блеском речи, забывая о внутреннем ее содержании, но чтобы все свое внимание обращали на смысл, передаваемый в простой, бесхитростной по виду, но сильной по внутренней значимости, беседе (1 Кор. 2, 4).

2. С внутренней стороны, упадок и разложение русской литературы сказались в ее насквозь прогнившем содержании, в отсутствии всего бодрого, радостного, чистого, доброго в христианском смысле, в удалении от Бога и Церкви. И всякая попытка честного и искреннего писателя — я уже не говорю христианина — открыть глаза обществу на то, что оно забыло заветы Христа, и всякое желание хоть как-нибудь познакомить его с последними всегда душилось, замалчивалось, клеймилось вплоть до сего дня.

Стоит вспомнить только последний период жизни многострадального Гоголя, когда он решил обратиться к Церкви, бросить свой старый способ врачевания людских пороков, вопреки словам апостола (Рим. 12, 21), только посредством изображения их в злом, карикатурном, смешном виде, когда он понял, что мало

сказать: вот это плохо, что надо еще показать, как дурное исправить; когда он

82

наконец решил сделаться просто верующим христианином — какой вой поднялся вокруг него со стороны тех лиц, которые дотоле услаждались его знаменитым «юмором» — придумали тоже слово! — подобно коту, когда того чешут за ухом! И как было не выть — человек вдруг проснулся, освободился каким-то чудом (именно чудом!) от сковывавших его уз и дурмана и пошел ко Христу, открыто покаявшись в грехе и осознав свои ошибки] Ведь его ошибки — их добродетели; значит, он ударил другим

концом по ним самим, и они, конечно, взвыли. «Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов — что вы делаете?.. — выкрикивал с пеной у рта и дрожа от негодования «духовный отец»⁸³ русской литературы Белинский Г оголю в письме из-за границы (из Зальцбрунна) от 15 июля 1847 года (в России боялся это сделать — распечатают).
– Смирение, проповедуемое Вами, во-первых, не ново, а во-вторых, отзывается, с одной стороны, страшной гордостью, а с другой — самым позорным унижением своего человеческого достоинства... Вы позволили себе цинически грязно выражаться... о самом себе — это гадко, потому что если человек, бьющий своего ближнего по щекам, возбуждает негодование, то человек, бьющий по щекам самого себя, возбуждает презрение. Нет! Вы только омрачены, а не просветлены; Вы не поняли ни духа, ни формы христианства нашего времени. Не истиной христианского учения, а болезненною боязнию смерти ... (пропускаю ругательство. — Еп. Варнава) и ада веет от Вашей книги!» и так далее⁸⁴.

Так что сбывается слово апостола: Душевный человек не принимает того, что от Духа Божия, потому что он почитает это безумием; и не может разуметь, потому что о сем надобно судить духовно (1 Кор. 2, 14). Белинский, как на ладони, показал нам здесь все свое «понимание» христианства «нашего времени» (как будто Христово учение можно приспособлять, подобно костюму: каждому времени - свой наряд!), показал на своем отношении как раз к основным его истинам -- самоукорению, смирению, памяти смерти. А ведь его называют «властителем дум» сороковых годов⁸⁵ со «светлым умом и ясным взглядом» (Некрасов в одном, не изданном при жизни поэта, стихотворении)!⁸⁶