Особо опасная особь
Шрифт:
– Не лекарства запрещены, а геноприсадки, – уточнил парень. – Это разные вещи, американская девушка Лина. А все остальное, что ты сказала, фуфло. Полное фуфло. Бред американской пропаганды.
– Нет у нас никакой пропаганды! Это у вас, русских – пропаганда. Вы отгородились от цивилизованного мира, начали вторую холодную войну…
– Все-таки надо было прочистить ей мозги, – сказал парень. – Стереть всю лажу.
– Как это стереть? – лысый покачал головой. – Нельзя так, Петр, ты же знаешь, это отражается на интеллекте. Мы ведь не BSOM, мы ценим свободу личности…
– Ну да, нельзя. А все равно стоило. Она сама бы нам потом спасибо сказала. Как она жить-то у нас дальше будет,
– Ничего, приспособится, – улыбнулся лысый. – Увидит все своими глазами. Думаю, сама поймет что к чему.
– Я? Жить в России? – Лина поперхнулась. – Да ни за что! Заманили меня сюда, в эту задницу… Да я лучше… не знаю, что сделаю. Отравлюсь!
– Вы? Отравитесь? – лысый удивленно поднял брови. – Сие вряд ли возможно, милая девушка. Яды на вас не действуют. С таким же успехом Буратино мог бы попробовать утопиться.
– Буратино? Это что такое?
– Пиноккио, – поправился лысый. – Буратино – это как Пиноккио, только русский по происхождению. Мальчик с плохим характером и длинным носом. Вода и пуля его не берут, как и вас. В общем, этакий супермен в полосатом колпаке и бумажной курточке, исполненный из ценных пород дерева.
– Кто вы такие? – спросила Лина. – Вы марджи, да?
– Марджи? – лысый недоуменно почесал блестящую маковку. – Нет, мы не марджи, это точно. В России марджей нет и быть не может.
– Шутки у вас стремные. И выглядите вы как марджи. Вы вот, к примеру, лысый и в очках. Это зачем? У вас что, денег на волосы и глаза не хватает? Вам денег не платят, да?
– Платят, – лысый усмехнулся. – Хорошо платят. Только знаете ли, мне больше нравятся стеклышки, вставленные в оправу, чем искусственные глаза, выращенные неизвестно из чего.
– Почему неизвестно? Из ваших же собственных клеток!
– Знаете, кто я такой? – лысый склонился над Линой. – Я Мефодий Святополкович Иконников, доктор медицинских наук, специалист по прикладной генетике. Поверьте мне, Лина, о пересадке органов я знаю много больше, чем вы. И о хороших аспектах сей сферы деятельности, и о плохих. И еще поверьте: минус три диоптрии – совсем не повод для того, чтоб отправлять собственные, данные вам природой глаза на помойку, и вживлять вместо них биоимплантаты, и подсаживаться из-за этого на ежемесячную инъекцию стансовских полимераз, препятствующих отторжению, и все равно менять старые глаза на новые каждые восемь лет, потому что искусственный хрусталик со временем мутнеет и дает микротрещины.
– Это у вас мутнеет, в России, – заявила Лина, стараясь не терять апломба. – А у нас не мутнеет! У меня куча знакомых, которая живет с имплантатами, и все у них отлично. Ничего они не меняют – такие штуки ставят один раз и на всю жизнь.
– Меняют, меняют, – сказал Иконников. – Только не говорят об этом. Не принято у вас об этом говорить.
– У нас обо всем говорят открыто!
– Вы знаете, кто такие джинны? – спросил Иконников. – Что такое СГБ, Служба Генетической Безопасности США?
– Знаю.
– Теперь знаете – после того, как они едва не отправили вас в могилу. А до этого знали?
– Нет, – буркнула Лина. Хотела сказать «да», но противно было лгать.
А о том, что в вашей стране в каждом электронном устройстве стоит жучок, который шпионит за вами везде, даже в туалете – знаете?
– Не знаю. И знать не хочу. Враки это все. Такое просто невозможно.
– Возможно. Кроме СГБ, в США есть еще три спецслужбы – все вместе они носят условное название BSOM, Back Side Of Mirror, «обратная сторона зеркала». Так вот, Лина, когда вы смотрите в зеркало, с той стороны на вас смотрят сразу четыре глаза.
– Неправда. Зачем им на меня смотреть?
– Они смотрят
– Я не чувствовала никакого контроля. Жила как хотела.
– Жили. Пока не выпали из обоймы. Помните, что с вами стало потом? Какую охоту на вас развернули?
– А марджи? У марджей нет никакой прослушки, я знаю точно. Они в своем Синем Квартале такое вытворяют…
– Марджи – особое дело, – сказал Иконников. – И отдельная тема разговора. Думаю, на сегодня достаточно, Лина.
– Я хочу встретиться с Умником. Могу я увидеть его сейчас?
– Не сегодня.
– Мне надо Умника! Я имею на это право.
– Сейчас вы немножко поспите.
– Не буду спать! – засипела Лина, слезы навернулись на глаза. – Пожалуйста, позовите Умника!
Умник, сволочь такая, затащил ее в чужую страну – нецивилизованную, варварскую Россию, отдал ее на растерзание бездушным генетикам, отравленным лживой русской пропагандой. И все же единственный человек, которого Лина хотела бы сейчас увидеть – Умник. Увидеть его живым, посмотреть в его лукавые глаза, улыбнуться в ответ на его кривую улыбку. Прижаться гладкой щекой к его вечной наждачной небритости…
– Умник… Почему вы его не позовете? Он умер, да?
Лина не выдержала, заплакала. Слезы выкатились из ее глаз горячими горошинами. Ей стало очень плохо, горше не бывает.
Умник. Где ее Умник?
– Мефодьсвятополкыч, – крикнул парень, – у нее тут пики пошли в бета-ритме, дисбаланс пошел, нужно загружать ее, а то вся работа насмарку полетит, программа еще не адаптировалась.
– Загружай, – сказал лысый. – Четыре кубика дормидина.
– Четыре? Ей и двух хватит – по массе.
– Двух не хватит, девушка у нас переделанная. Давай четыре.
Манжет на предплечье издал негромкий хлопок, в вену вошла инъекция снотворного, голова Лины медленно опустилась подбородком на грудь.
Лина заснула.
День 2
Свадьба гуляла вовсю. Гости, числом более сотни, не уместились в трактире и столы накрыли во дворе. Здесь же, чуть поодаль, жарилась на решетках свинина, жарились колбаски и шпикачки, жарился даже сыр – ароматный дым поднимался в голубое небо, раздувался ветром, щекотал ноздри. Два повара-близнеца едва успевали бегать вдоль ряда жаровен – оба толстые, монументальные, в белых колпаках и синих фартуках, с огромными руками, поросшими рыжим волосом. Гости чокались глиняными кружками, пивная пена шлепками падала на столы. Столы ломились от блюд – суп-гуляш, остро пахнущий чесноком, салаты, паштеты, рулеты, голубой карп, запеченный в соусе и украшенный веточками базилика, и картошка с маслом и укропом, и конечно, огромные куски мяса – истекающие жирным соком, янтарно-желтые, в коричневых полосках, выжженных грилем, и, само собой, пиво, пиво, пиво – прозрачное, пенистое, хмельное, лучшее в мире, сваренное прямо здесь, в деревне, в пивоварне на склоне старого холма. Скрипка и два аккордеона – вот и весь оркестр, но как они играли! Как дружно – в сто глоток – пели гости, как выпевали свадебный кант на незнакомом Лине языке, как улыбались в сто улыбок Лине и ее жениху – сто щербатых ртов с плохими зубами. «Горько, горько!!!» – поминутно, вскакивая с места и размахивая кружкой, кричал кто-нибудь из гостей; вначале Лина не знала, что это значит, но Иржи научил ее – если кричат «горько», то нужно целоваться – взасос, насколько хватит дыхания. И Лина целовалась с Иржи – он как и всегда, делал это классно, лучше всех, и губы Лины давно распухли, но она раз за разом вставала и целовалась снова – что ж поделать, гостей нельзя обидеть.