Остановиться, оглянуться…
Шрифт:
Я дочитал до конца. Лишь на последней странице хитрая Танька Мухина объясняла, почему дельфин, — вспомнила анекдот про новороссийского полицмейстера, который считал, что раз он полицмейстер, значит, умеет все, даже дельфинов объезжать.
Параллель была ядовитая, но слишком отдаленная. Хотя были и свои плюсы: никто не оторвется от фельетона, пока не узнает, при чем тут этот дурацкий дельфин.
Я подумал немного и решил, что ничего, можно и с дельфином. В конце концов, каждый пишет по–своему.
Я поднял голову от стола. Танька сидела на кровати и напряженно, исподлобья глядела на меня, как ребенок, который сделал что–то необычное и еще не знает, похвалят за это или побьют.
— Ну что, старуха, — сказал я. — Молодец.
Она недоверчиво молчала, и я повторил деловито:
— Молодец. Абзац тут один скучный. Упражняешься в чистом искусстве, а действие стоит. Я бы вычеркнул. А вообще смотри сама — ты теперь умная.
Она спросила:
— Какой абзац?
Она быстро подошла ко мне и смотрела, не отрываясь, как мой палец скользит сверху вниз по краю листа.
— Вот, — сказал я. — Видишь?
Она перечитала абзац, молча вытащила из сумки ручку и вычеркнула его неряшливым злым зигзагом.
— А теперь как? — спросила она.
— Я ж тебе сказал. Отлично! Просто не ожидал от тебя.
— Совсем хорошо? — настаивала она.
— Напрашиваешься на комплимент?
— Да нет, просто из любопытства.
— Совсем, — кивнул я. — Первый класс. Вот увидишь — это сразу даст тебе имя.
— Даже так? — спросила Танька со странной усмешкой.
Я серьезно ответил:
— Даже так. Во всяком случае, за последние три года не помню такого дебюта.
Она снова усмехнулась:
— Ну что ж, спасибо, король. Ты ведь всегда был обо мне высокого мнения.
Она взяла фельетон, сложила листки в аккуратную стопочку, даже подровняла, постукав ребром о стол, Потом отошла к двери — и вдруг, победоносно и зло сверкнув глазами, резко, наискосок разодрала рукопись.
— Ты что делаешь?! — крикнул я. От удивления даже не сдвинулся с места.
Она торопливо рвала рукопись на клочки.
Я бросился к ней. Она швырнула бумажные лохмотья на пол и стала топтать и путать ногами. Я оттолкнул ее, но слишком сильно — Танька, отлетев к кровати, спиной упала на одеяло.
Она хотела тут же броситься на меня, но я схвати, ее за руки. Она вырывалась, царапалась и даже попыталась лягнуть меня ногой. Но я держал крепко. Наверное, я больно сжал ее руку: она сморщилась и оскалилась. Потекли слезы, и Танька глотала их, подвывая.
— Ну–ка успокойся, — сказал я.
Она не сразу перестала вырываться.
Я спросил:
— Ты что, с ума сошла?
Танька снова дернулась. Но я был бдителен.
— Зачем ты это сделала?
Она
— А ты думал, я вообще… Думал, за карьеру продам что угодно?
— Вот дура! — сказал я. — Это же действительно необходимо.
Теперь она сидела тихо. Я быстро собрал разбросанные по полу клочки. Завернул их в газету и положил на подоконник, на всякий случай подальше от Таньки Mухиной.
— Теперь склеивать придется, — сказал я. Она шмыгала носом и икала, глотая слезы. Я догадался:
— Хотя у тебя, наверное, второй экземпляр есть.
— Есть, — хмуро всхлипнула она.
Я сел с ней рядом, погладил по голове.
— Ох и дура же ты, Танька! В кои–то веки сделала настоящее дело…
— А теперь тебя уволят! — провыла она сквозь слезы.
Я сказал:
— Да ничего не случится. Объявят строгий с предупреждением—для разнообразия неплохо. А там возьму на три месяца псевдоним. Только и делов.
Я, конечно, знал, что этим не откупишься. Но я не хотел, чтобы она порвала еще и второй экземпляр.
Она спросила, все еще шмыгая носом:
— А фельетон, правда, ничего?
Я посмотрел на нее:
— Ну честное слово, отличный. А Одинцова ты заарканила просто классно.
— Пусть только напечатают — я уж его не выпущу! — пригрозила Танька.
— Правильно, — кивнул я.
Лично на Таньку Мухину я надеялся средне. Но фельетон, напечатанный в газете у Федотыча, — от этого камня вряд ли сумеет увернуться даже Одинцов…
— Вот только перепечатать надо бы, — сказал я. — Неудобно тащить Федотычу второй экземпляр. Отдай завтра в машбюро.
— Сама перепечатаю, — буркнула она.
— А у тебя есть машинка?
— Один парень одолжил.
— Опять парень! — покачал головой я. — Хоть бы раз была одна девка.
— Да ну их к черту, — проворчала Танька, — терпеть не могу бабья.
Она встала, оправила юбку и стала надевать пальто.
Дергая лапой, она все пыталась влезть в правый рукав, а левая пола пока что волочилась по полу.
Я помог ей одеться, несколько раз шлепнул, отряхивая, а потом одернул, чтобы мальчики любили Таньку Мухину, хотя они, наверное, любили ее и так.
— Да ладно, — сказала она, — не старайся. Надоели мне все, как сто чертей.
Я вдруг вспомнил:
— Стой-ка! Ты ж небось есть хочешь.
Я открыл холодильник и вытащил оттуда кульки и свертки. Вино доставать не стал — с меня хватало и трезвой Таньки Мухиной.
Она мгновенно распотрошила один сверток.
— Ишь ты — мясо! — алчно сказала Танька и, схватив в правую лапу буженину, принялась грызть ее прямо с куска.
Потом у нее вдруг проснулась совесть:
— А тебе что–нибудь останется?