Остановка
Шрифт:
Что было мне сказать! Согласиться или возразить - одинаково бесполезно. Я чувствовал его твердое намерение пить до той точки, когда человека подбирают там, где ему окончательно отказали ноги.
– Пойди домой, поспи.
– Да я встал час назад. И при деньгах я сегодня. Дома у меня все отберут. Нет уж, только на линию огня!
Шагал он быстро и этим сохранял равновесие. Я с трудом поспевал за ним. А он как шел, так и остановился. Схватился за дерево и прекратил свое поступательное движение. Я проскочил
– Ты зачем за мной ходишь?
– спросил Женька недружелюбно.
– Думал проводить тебя домой, но если не хочешь.
– Не хочу.
– А мне бросать тебя в таком состоянии не хочется.
Женька захохотал.
– Прекрасное состояние. Прекрасное... Мне декабрь кажется маем... Отчего, как в мае, сердце замирает? Отчего? В молодости от любви. В старости от спазма кор... кр... коронарных сосудов. Ну и что?
– Пойдем домой.
Но он не слушал меня.
– Конечно, Сергей любил Наташку. Жутко. Тогда у него сердце еще замирало. А теперь замерло. А ты врешь, что не знал.
– Зачем мне знать? Не говорил он мне. Сам-то ты откуда знаешь?
– Я знаю.
Конечно, разговор с пьяным Перепахиным развивался по своим непредсказуемым законам. Скорее всего его следовало прервать, но я продолжал. Не потому, что рассчитывал узнать нечто неожиданное, а просто никак не решался оставить его одного на улице.
– Ты же не учился с нами. А потом она уехала. После смерти Михаила. Это я помню. Ты и Михаила знал?
Он оторвал руку от дерева и утвердился на ногах.
– Кого?
– Михаила.
– Такого не знал.
Это было явное вранье. Сергей не мог не познакомить его с Михаилом. Может быть, устыдившись, Женька отвернулся.
– Женя! Пойдем домой.
– Вот привязался, как пьяный к электричеству... И что тебе нужно? Зачем мне твой Михаил? А Наталью я знал очень просто. Ее родня у нас во дворе жила. А она у родни... Очень просто.
Действительно. А еще: мир тесен.
– И дочку ее, Лену, я знаю.
– А зятя?
Я спросил сам не знаю почему. Как-то автоматически.
Но Перепахин отреагировал почти трезво. Правда, чтобы ответить, ему пришлось снова опереться. На этот раз плечом.
– Кого еще?
– Вадима.
– Хлюст.
"Я или Вадим?.."
– Ты-то откуда его знаешь?
"Кажется, все-таки он хлюст, а не я".
– Обращался он ко мне...
Говорить не хотелось, я считал, что Женька в его состоянии все равно сути дела не поймет. Но я ошибался.
– Вот хлюст.
– Почему?
– Раз обращался. Он так просто не обратится, а потому что хлюст.
Слово это ему положительно нравилось.
– Он хотел, чтобы Полина Антоновна их с Леной на квартиру пустила.
– И пустит.
Уверенность эту я отнес на счет опьянения.
–
Женька протянул руку и повел пальцем у меня перед лицом.
– Не верю.
– Сказала она.
– Кому?
– Мне.
– Ха-ха-ха! А ему не скажет.
– Да почему?
– Потому что хлюст.
Тут мне пришлось его поддержать, вернее, снова прислонить к дереву, от которого он неосторожно отделился.
– Чем же он ее запугать может?
– За-пу-гать?
– Женька так и произнес это, по слогам, и с каждым слогом лицо его менялось, становилось отчужденным и... более трезвым.
– А кто сказал "запугать"?
– спросил он, выпрямляясь.
– Я сказал - хлюст.
Я почувствовал предел.
– Слушай... Бог с тобой. Ты пойдешь домой?
– Нет.
– Тогда держись покрепче за дерево. Я ухожу.
– Уходит от берега ястреб морской, а девушка машет рукой... Я не говорил запугать. Просто что-нибудь скажет... И все дела. Седина в бороду, а бес в ребро.
– Какое еще ребро?..
– Например, ребенок у Ленки будет.
Я ахнул.
– Сергеев?
– Она на маму похожа...
Тут я просто схватил его за края расстегнутого пальто.
– Что ты знаешь?
– Что? Все.
– Про ребенка!
– Ребенка не будет.
Я разжал руки.
– Ну, Женька...
– Коля! Поезжай на море.
"И этот меня отправляет", - подумал я с досадой, не подозревая, что слышу это пожелание сегодня не в последний раз.
Он сделал неуверенный шаг в сторону от дерева, "закрепился" в этой позиции и вдруг зашагал быстро и почти устойчиво, потому что сумел на ходу обернуться и крикнуть мне:
– А Михаила я не знал.
Глядя ему вслед, я с сожалением думал, зачем так не вовремя сошел с поезда и попал в этот перепутанный клубок трудных и ненужных мне отношений. И еще испытывал естественную жалость к пожилой женщине, чьи последние, может быть, дни будут отравлены, чем-то бездушным, корыстным и нечистоплотным...
Вспомнился и Михаил, от которого так упорно, с пьяной бессмысленностью открещивался Женька. "Его-то жена жива?"
Эту женщину я не знал совсем. Появление ее на похоронах Михаила было полной для нас неожиданностью. Правда, он был старше нас с Сергеем, и в армии служил, и даже конец войны на фронте захватил. Впрочем, в числе героев он себя никогда не заявлял. Тогда героев войны было много, и никто особенно не выносился. Считалось, что долг выполняли, и вернувшиеся даже какую-то неловкость испытывали перед вдовами и сиротами, чьи мужья и отцы полегли навеки. Само слово "ветеран" не вошло еще в употребление. Короче, Михаил был для нас просто парень постарше, который все еще ходил в гимнастерке да носил конспекты не в портфеле, а в старой полевой сумке.