Остановка
Шрифт:
И все-таки "постарше" значение имело. И в личных делах он обладал опытом, нам незнакомым, и давал понять, что опыт этот серьезный.
Впрочем, в повседневном поведении Михаила опыт этот заметно не проявлялся. С девушками он держался простого, шутливо-снисходительного тона, особенно на вечерах с танцами: куда уж мне, старику?.. Разве что на "белое танго" откликался, а сам особенно не активничал, больше с ребятами, компанейски.
И потому очень все удивились, когда после его трагической смерти на похороны неожиданно приехала симпатичная молодая женщина с мальчишкой лет шести и оказалась
Собирался... Но жизнь распорядилась по-иному. А вскоре исчезла с нашего горизонта и Наташа, которая в связи с болезнью матери перевелась из университета в пединститут в родном городе и уехала. Для меня это было событие обыденное, а Сергей, как теперь я узнал, страдал. Но тогда я не знал ничего.
И вот через много лет обстоятельства свели Сергея с дочкой Наташи, и возникли какие-то последствия, которые и меня краем коснулись, пусть не впрямую задели, но коснулись.
Впрочем, главное было впереди, в самом неотдаленном будущем. Пока я выслушивал невнятные и противоречивые высказывания Перепахина, нечто уже произошло.
Когда я позвонил в дверь Полины Антоновны, она не ответила.
"Вышла", - подумал я и открыл своим ключом.
Но Полина Антоновна была дома.
– А... это ты, - сказала она, будто удивившись, и прошла мимо, на кухню.
– Вы ждали кого-нибудь?
Она остановилась, повернулась.
– Дождалась уже...
Я присмотрелся. Казалось, что за то короткое время, что минуло с утра, Полина Антоновна постарела. Да, несмотря на возраст, как я уже говорил, именно возраст был в ней чертой неопределяющей. Есть такая порода людей. И их годы, разумеется, видны, но не на них обращаешь внимание. Заслоняет годы уверенно текущая жизнь. Увы, свой час неизбежно приходит к каждому. Дрогнет что-то внутри, сдаст пружина, и откроется исподволь подбиравшаяся старость. Вот и увидел я вдруг вместо пожилой женщины старуху.
"Отыгралась-таки смерть Сергея..."
Мой взгляд меня выдал.
– Что, видно, как расквасилась?
– Вы не приболели?
– откликнулся я штампованным откликом.
– Раздевайся, - кинула она.
Снимая плащ, я думал, что делать, продолжать допытываться или повременить. Решил не настаивать, сообразуясь с ее характером. Ждать, впрочем, пришлось недолго. Полина Антоновна сама зашла ко мне в ка бинет. Села в кресло напротив.
– Когда собираешься, Коля?
Что я мог ответить?
– Видно, пора.
Она кивнула одобрительно.
– Правильно. Погода-то уходит.
"Дался ж им всем этот солнечный юг!"
– Сегодня пойду на воклаз. А вы... как?
– Я в порядке, Коля.
Еще вчера
– Мне кажется, что сегодня...
– Похуже, Коля, похуже, - закончила она мою мысль с присущей ей прямотой.
– Но ведь с ярмарки еду. Никуда не денешься.
– Можно и с ярмарки... не спешить.
– А если подгоняют?
Это уже давало право на прямой вопрос.
– Что случилось, Полина Антоновна? Произошло что-то?
Она вздохнула.
– Что произошло?.. Произошло. Вчера я тебе одно говорила, а сейчас другое скажу. Перерешила я.
– Что?
– Насчет комнаты.
"Вот тебе и Женькин пьяный бред! Вот тебе и Вадимово фанфаронство!"
– У вас был Вадим?
– Был.
Отвечено было так, что к расспросам не поощряло.
– Мне не нужно знать подробностей?
– Зачем они тебе? Я суть говорю - пусть живут.
Я чувствовал глубокую растерянность.
– Что это ты? Поник...
– А вы как же? С ними?
Она повела головой.
– Нет. Я, как решила, к старикам уйду. Пропишу и уйду. Пусть через исполком хлопочут.
Я молчал, и она добавила:
– Может, и в самом деле доброе дело сделаю, семью налажу.
Но ни уверенности, ни даже надежды в словах этих не прозвучала.
– Да...
– только я и произнес.
– Вот и все, Коля. Спасибо тебе за хлопоты, за поддержку, и поезжай. А то я тебя из колеи выбила... железнодорожной.
Я в ответ улыбнулся чуть-чуть.
– Огорчен я, Полина Антоновна.
Во взгляде старой женщины промелькнула признательность, грустная признательность человека, который за сочувствие благодарит, зная, что сочувствие это ему не поможет.
– Не ломай голову, Коля. Ты свое дело сделал. Вот и пора на отдых. Там быстренько и забудешь. И я довольна буду. Огорчения жизнь сокращают. Хватит и Сергея.
"О чем это она? Ну какие у Сергея огорчения были, чтоб до могилы довести... А ведь были какие-то. Видно, с ними и связано... Что только?"
– Я, конечно, поеду, Полина Антоновна. Я и сам чувствую, как в чем-то помехой стал. Но перед отъездом... Можно один вопрос?
– Трудный?
– Трудный.
– Ну, спрашивай.
– Этот... хлюст, - сорвалось с губ перепахинское словечко, - Вадим то есть, он пригрозил вам?
Старуха взглянула на меня прямо и твердо, тем взглядом, что я еще с войны помнил, когда она, мужа и сына потеряв, явилась сюда претерпевшей, но не сломленной духом, чтобы взять заботы о племяннике.
– Угрозой, Коля, меня не возьмешь.
Сомневаться в ее словах я не имел оснований.
– Простите, Полина Антоновна, негодяи-то на все способны.
Она наклонила голову.
– Мне-то чего бояться?..
Получалась бестолковщина. Если и предположить, что прибег Вадим к грязной сплетне, марая имена Лены и Сергея, и даже о ребенке ляпнул (а вдруг и сам от ревности взбеленился и поверил!) - это не угроза все-таки. Внука Полина Антоновна, конечно, отвергнуть не могла, внук-то - радость. Ошеломление ее в таком случае совсем по-другому выглядеть должно. Откуда же подавленность, смирение, столь на нее непохожее?