Остров
Шрифт:
— Иусигуулупу не мог вести войско кечуа. Он в это время был во Дворце.
Анко-Руй пожал плечами.
— Это мог сделать кто-нибудь другой. Мы ведь казнили этого ублюдка за совсем другое преступление.
— Н-да, — неопределенно поддакнул Инкий. — Но у меня предчувствие, что оба эти преступления связаны. Значит, пленные не опознали проводника?
— Нет. Его лицо было скрыто маской.
— Жаль — огорчился Инкий и с улыбкой заглянул в лицо Анко-Рую. Глаза атланта были холодны и жестоки — С удовольствием содрал бы с него кожу!
— Я бы с удовольствием помог тебе в этом, мой Повелитель — льстиво улыбнулся Анко-Руй. Носилки приближались к храму.
— А как быть с этой девчонкой — спросил вдруг
— Она будет жить. На небе — захохотал Инкий — Какая разница — сегодня одна, завтра другая. Что изменится?
Мимо плыла бесконечная стена городских складов. Скользя глазами по ее серому постоянству, Инкий внезапно спросил:
— Говорят, она хороша?
— Да. У нее голубые глаза.
Взгляд Инкия застыл. Он задумался. В этот момент янакона остановились и, крякнув, поставили носилки на землю. От легкого толчка Инкий очнулся и решительно произнес:
— Я не буду менять своего решения. Пусть умрет она.
Хотя Анко-Руй сделал безразличную мину, на душе у него остался какой-то осадок вины.
Атланты и стража поднялись на вершину пирамиды. Вот и спасительная тень храма.
— Ой, лицо совсем обгорело — пожаловалась Слета, щурясь в небольшое зеркальце — роскошь, недоступная даже курака. Сказала она это на языке атлантов, но Анко-Руй понял.
«Великий Виракоча! Какие же они звери! И ведь они даже не осознают свою звериную сущность. Через несколько минут умрет девушка много моложе тебя, видевшая в жизни в тысячу раз меньше, чем ты. Умрет страшно! А тебя хватает лишь на то, чтобы беспокоиться о своей внешности! Звери!»
Анко-Руй улыбнулся и сказал:
— У жрицы чудесная кожа!
— Спасибо, — не без кокетства улыбнулась Слета.
Храмовый служка принес шкуру ягуара — рабочую одежду Воолия, атлант скинул алый плащ и начал быстро облачаться. Предвкушение кровавого действа возбуждало его.
— А девчонка-то ничего! — подмигивая, сообщил он Инкию. — Я только что ее видел.
Тот со смешком откликнулся:
— Вон Анко-Руй говорит, что у нее голубые глаза. Может быть, она — результат твоих похождений?
Жрец захохотал.
— Мои детишки умирают, так и не родившись, вместе с мамашами. Сразу после зачатия! Ха-ха!
Атлантки нехотя рассмеялись. Инкий промолчал. Он явственно чувствовал неодобрение, исходящее от находившегося рядом начальника дворцовой стражи.
— Ладно, хорош трепаться, начинай!
— Бегу — сообщил Воолий, действительно почти переходя на бег от нетерпения.
Инкий махнул рукой. Стоявшие на гребне пирамиды воины поднесли ко рту медные трубы. Церемония началась.
Какая чепуха — может подумать читатель. Автор наслаждается надуманными сценами жестокости: разможженные кости, растерзанные тела, окровавленные внутренности — все для того, чтобы пощекотать нервы. Но разве не любят люди, когда им щекочут нервы? Риторический вопрос. Конечно, любят. Пусть даже на страницах книг или на экранах телевизоров, коль исчезли гладиаторы и исчезает коррида.
Сыновья Солнца любили щекотать нервы всерьез, чтоб пахло кровью и испражнениями. Они любили кровь, и эту любовь нельзя вычеркнуть из истории. Их история была кровавой, но не более, чем наша история. Но они любили мочить в крови губы, в то время как мы — руки. Они не ходили в крови по колено. Кровь была священна, ее не лили как воду. Ею ублажали богов. Кровь, проливаемая ими, текла лишь по форзацу книги истории, а кровь, пролитая «цивилизованным» миром, пропитала страницы. Каждую страницу.
Но кровь была. Как костры инквизиции. Как ГУЛАГ. Как коричневая тень европейского пожара. Как Варфоломеевская ночь. Как резня в Хиосе. Было! И кровь запомнилась. Она была слишком яркая. Она слишком выставлялась ими наружу. Она лилась с вершин пирамид, а не пряталась по
Сыновья Солнца обожали кровь, и мы не вправе вычеркнуть эту страницу из истории.
Инкий махнул рукой. Заголосили трубы. Церемония началась.
Жрецы вывели к алтарю девушку. Она не была равнодушной, подобно прежним жертвам, одурманенным сладкими грезами наркотиков. Она знала, что ее ожидает. Она то рвалась и кусалась, уподобляясь разъяренной кошке, то устало обмякала в руках вечно бесстрастных жрецов.
Появился Воолий. В звериной шкуре, дрожащий от возбуждения. Он начал традиционный танец Лунного Ягуара, но танец короткий, нетерпеливый. Повинуясь его жесту, храмовые служки заключили запястья и лодыжки жертвы в крепкие кожаные кандалы, цепями привязанные к вделанным в гранит вертикальным столбам. Заскрипели блоки, и девушка повисла на цепях, распятая и беспомощная. Жрецы стали позади жертвы, картинно скрестив на груди руки.
Воолий остановился. Члены его напряглись, веки, скрытые маской, нервно затрепетали, горячий вожделенный взгляд обжег девушку. Она, почуяв его, забилась. Ягуар ударил хвостом и, крадучись, пошел к жертве. Вот она, юная и желанная. Руки Воолия коснулись скрытых тоненьким платьицем бедер. Как он любил этот не ведавший любви трепет! Как покорны и беззащитны обреченные жертвы! Но эта — совсем другое дело. Она похожа на запутавшуюся в сети пуму. Огонь ее голубых глаз обжигал. Воолий не мог больше сдерживать себя и резким рывком разорвал платьице жертвы. Толпа завопила, но атлант даже не услышал этого воя. Пальцы его жадно заскользили по прекрасной фигуре. Какая у нее нежная золотистая кожа. Руки жреца начали с плеч, коснулись небольшой напряженной груди… Девушка плюнула в маску, Воолий хрипло рассмеялся. Маленький, чуть втянутый пупок, шелковистые бедра. Жрец гладил их кругообразными движениями, заставляя пустить его руки дальше — к вожделенной цели. Девушка вновь забилась. Бедра напряглись так, что обозначились вены. Все, больше он терпеть не мог. Рванув на себе одежду, жрец навалился на девушку, бессильно бившуюся в паутине опутывающих ее цепей. Потные руки буквально разодрали стиснутые колени жертвы, и жрец проник в нее. Она закричала. Наэлектризованная толпа ответила диким истеричным воем, в котором явственно читались желание и похоть.
Обхватив маленькую, корчащуюся от боли и унижения фигурку, жрец проникал в нее всей мужской страстью и медленно отступал назад. Еще и еще… И вот он закричал от комкающего сердце восторга. Толпа завистливо ухнула. Воолий опустился на колени, лизнул языком бегущую по бедру струйку крови, затем провел по лону подрагивающими руками и воздел их над головой. Кровь! Алая кровь, смешанная с белесыми сгустками страсти. Ягуар принял жертву!
Солнце вошло в зенит и уничтожило тени. Пора! Подошедший к жрецу служка протянул ему нож. Воолий крепко сжал золотую рукоять, тусклый луч, отразившийся от клинка, ударил по глазам жертвы, заставив их раствориться в слезах. Шагнув, Воолий схватил рукою грудь девушки и очертил ее тонким кровавым кругом. Обильно хлынула кровь, залившая живот и задрожавшие ноги. Не внимая дикому крику, жрец проделал то же самое и с другой грудью. Затем он отступил чуть назад. Кровь, сбегающая по золотистой коже, образовала небольшую лужицу у ног Кансоор, служка подставил туда жертвенную чашу. Девушка устала кричать и лишь редко всхлипывала. В Воолий вдруг снова начало просыпаться неодолимое дикое желание. Нельзя! Подавляя в себе зов плоти, жрец заспешил и, взмахнув ножом, вонзил его чуть повыше пупка жертвы. Раздался животный вопль. Нож медленно, наслаждаясь страданием, пополз вверх, обнажая сочащиеся жиром внутренности. И сердце — бешено бьющийся в предсмертной неге комочек. Рука жреца вцепилась в него и вырвала наружу — к Солнцу. Тело Кансоор вскинулось вверх и беспомощно повисло на веревках.