Острова утопии. Педагогическое и социальное проектирование послевоенной школы (1940—1980-е)

Коллектив авторов

А еще через несколько дней номер газеты открывается передовицей, открыто (насколько открыто это вообще было возможно делать в 1946 году) обсуждающей тему психологических и материальных проблем послевоенных сирот, согласно тексту передовицы, эти проблемы могут быть преодолены только благодаря пристальному и чуткому вниманию взрослых: «Материальная забота о детях, всесторонняя помощь нуждающимся – дело необходимое. Но это далеко не все. Нужно еще одно: простое человеческое внимание к каждому ребенку. <…> В селе, в колхозе осиротевшие, нуждающиеся дети известны наперечет, и каждого из них комсомольцы должны взять под личную опеку. Мало знать, что школьник сыт, одет и обут, – надо знать также, как он учится, как живет, о чем думает. Если он сегодня почему-то не пришел в школу, сегодня же надо узнать, что с ним случилось. Это важно и для младших ребят и для старшеклассников – они не должны чувствовать себя одинокими, тогда не будет “неожиданных” провалов в учебе, не будет такого отсева, который до сих пор еще значителен и в старших классах» 178 .

178

Стоять на страже закона о всеобуче // Комсомольская правда. 1946. 16 июля. № 166. С. 1.

Публикация всех этих материалов, несомненно, стала возможной благодаря

инициативе корреспондента, отвечавшего за «школьную» проблематику газеты, – Фриды Вигдоровой. Под «интервью» Марины Николаевны стоит ее подпись; да и без нее мы распознали бы в этих текстах фрагменты будущей повести. Под предисловием к публикации Гуревича и передовицей о сиротах такой подписи нет, но общие идеи, мыслительные ходы, интонации настолько отчетливы, что ошибиться невозможно. Кроме того, из опубликованных недавно дневников Ф. Вигдоровой и из воспоминаний ее родных мы знаем, что Семен Гуревич был близким другом семьи Ф. Вигдоровой – А. Раскина именно в конце 1940-х годов 179 .

179

См.: Вигдорова Ф. Девочки. Дневники матери. М.: АСТ, 2013. С. 112 (запись от 22 сентября 1946 г.).

Мы оказываемся перед очевидным фактом: идея «индивидуального подхода» начинает распространяться, хотя еще и без использования этого термина, до совещания и постановления 1947 года о второгодниках. Более того, можно предположить, что она попадает на это совещание и венчавшее его постановление из тех педагогических кругов, с которыми была связана Ф. Вигдорова. Вспомним: впервые о необходимости знать «историю болезни» неуспевающих учеников на совещании заговорил директор 110-й школы Иван Кузьмич Новиков. Видимо, совсем не случайно Новиков стал автором предисловия к книге «Мой класс» 180 .

180

Новиков И.К. Высокое призвание советского учителя // Мой класс. С. 3 – 4. Суть книги Новиков определяет одой фразой, в которой совмещаются два главных ценностных нововведения педагогики конца 1940-х: «Еще далеко не все ладится в ее работе, но любовь к детям, стремление узнать их помогают ей найти верный путь во многих случаях».

История «изобретения» и распространения идеи «индивидуального подхода» во второй половине 1940-х позволяет нам задуматься о том, как была устроена работа послевоенного Министерства просвещения, во всяком случае в тот непродолжительный период, когда во главе его стоял А.Г. Калашников. Отдельные решения и методические указания министерства, вероятно, могли рождаться не только по прямому указанию ЦК или Политбюро и не только в результате работы чиновников и инспекторов. Публикации, подготовленные по инициативе Ф. Вигдоровой в «Комсомольской правде», стенограммы выступлений И.К. Новикова на коллегиях министерства, наконец, вызвавшая такой спрос в педагогическом сообществе повесть «Мой класс» свидетельствуют о том, что в эти годы существовала узкая, но влиятельная группа экспертов-практиков, мнение и инициативы которых могли в некоторых случаях влиять на формирование государственной образовательной политики 181 . Именно им мы и обязаны столь ранним началом «оттепели» в советской педагогике.

181

Томас Юинг показал, что тема введения раздельного обучения вызвала среди работников сферы образования далеко не однозначные отклики. По словам Юинга, эти специалисты выражали свои сомнения на закрытых совещаниях, однако некоторые их реплики находили отражение и в публикациях и выступлениях на открытых собраниях (совещаниях). См.: Ewing T. Separate Schooling. P. 38, 89. О коллегиях Министерства просвещения и мнениях директорского корпуса 1948 – 1949 годов, в период министерства А. Вознесенского, см. мою статью: Майофис М. «Решающий рецепт»: проект автономизации школьной системы в позднесталинском СССР // Вестник Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Серия «Педагогика». 2014. Т. 4. № 2. С. 65 – 82.

Мария Кристина Гальмарини

Морально дефективный, преступник или психически больной?

Детские поведенческие девиации и советские дисциплинирующие практики: 1935 – 1957 182

Два подхода к детской поведенческой девиации: медикализация и криминализация

Придя в Клинику детской психоневрологии в середине 1950-х годов 183 , приемные родители Норы Ш. пожаловались, что не могут справиться с поведением их приемной дочери: она постоянно убегала из дома, врала и портила вещи. Нора родилась во время голода 1946 – 1947 годов. Ее мать умерла после родов, и первые три месяца своей жизни Нора провела один на один со своим «психически больным отцом». После того как Нору поместили в дом ребенка, она переболела дизентерией и множеством других болезней. В биографическом описании, выполненном во время первого визита в клинику, говорится, что детство Норы проходило в «очень тяжелых условиях», вызывавших у нее «состояние крайнего истощения». Медицинское заключение отмечает:

182

Исследование, положенное в основу этой статьи, не могло бы быть выполнено без великодушной поддержки со стороны Университета имени Джеймса Мэдисона (грант факультетских исследований) и докторантуры (Postdoctoral Fellowship) Дэвисовского центра российских и евразийских исследований Гарвардского университета. Я благодарю д-ра Н.Н. Малофеева и сотрудников Библиотеки им. Ушинского в Москве за их помощь на ранних этапах подготовки исследования. Наконец, я очень признательна моим коллегам Михаилу Долбилову и Хэге Тойе за ценные обсуждения.

183

Имеющиеся документы не позволяют точно определить, когда происходили описанные события. Скорее всего, в 1954 – 1955 годах.

Развивалась с опозданием, фразами начала говорить только с 5 лет <…> В 8 перенесла тяжелую корь, осложнившуюся пневмонией. Периодически испытывала головные боли с тошнотой и кратковременными подъемами температуры. В течение ряда лет иногда страдала ночным недержанием мочи.

В 9 лет Нора начала убегать от приемных родителей и из школы. У нее также отмечали склонность к излишнему фантазированию: «…о своих

уходах рассказывает всякие небылицы и каждый раз разное. Называет себя вымышленными именами». По словам приемной матери, Нора «в последнее время <…> стала еще более замкнутой, раздражительной, лживой, неряшливой. Рвет тетради, портит вещи <…> В школе рассеяна, утомляема». Доктора в клинике отметили, что, хотя в целом девочка была дружелюбной и открытой для общения, она становилась печальной и опускала голову, как только разговор заходил о ее побегах из дома.

Только после нескольких визитов в клинику Нора призналась, что она убегала, так как приемные родители били ее, если она мочилась в постель, и поэтому она боялась возвращаться домой. Сосед подтвердил, что родители часто били девочку, и сказал докторам, что он видел синяки на теле Норы. Исходя из этих сведений, детский психиатр Татьяна Павловна Симсон 184 сделала вывод о том, что «патологическое поведение» ребенка было вызвано воздействием на девочку «травмирующей ситуации», притом что она уже страдала «органической недостаточностью центральной нервной системы». После своего первого побега из дома Нора начала убегать каждый раз, когда у нее возникали проблемы, а это привело к проявлению «черт патологического развития личности». На основании этого диагноза Норе была прописана «психоневрологическая помощь» в клинике 185 .

184

Т.П. Симсон (1892 – 1960) – советский психиатр, в начале 1930-х годов – лечащий врач Андрея Белого, впоследствии – доктор медицинских наук, зав. детской клиникой Института психиатрии.

185

Симсон Т.П. Неврозы у детей: Их предупреждение и лечение. М.: Медгиз, 1958. С. 101 – 103. Если верить лечившим Нору докторам, девочка «стала спокойнее, организованнее в поведении». Побеги и ложь прекратились.

В этой главе я прибегаю к терминологии, которой пользовались специалисты изучаемой эпохи. Я осознаю, что многие из этих терминов сегодня считаются устаревшими и даже дискриминирующими, – однако сохранить их необходимо для того, чтобы дать адекватный анализ привлеченных источников и восстановить исторический контекст.

Как и в других случаях послевоенных усыновлений, история Норы была частью политики, которую Юлиане Фюрст назвала «процессом спасения» советских трудновоспитуемых детей 186 . Однако в предназначенном ей нарративе спасения Нора со своей ролью не справилась. Вместо того чтобы совершить «эсхатологическое путешествие» от «социальной апатии к участию в советской жизни», а значит, стать счастливым и здоровым советским ребенком, она стала демонстрировать поведенческую девиацию 187 . Медицинское определение ее поведения как психической патологии дало ей еще один шанс на спасение – через лечение в специальном медицинском учреждении и педагогическое перевоспитание 188 .

186

F"urst J. Between Salvation and Liquidation: Homeless and Vagrant Children and the Reconstruction of Soviet Society // The Slavonic and East European Review. 2008. Vol. 86. № 2. P. 232 – 258.

187

Ibid. P. 242.

188

Медикализация, по словам П. Конрада, означает «определение поведения как медицинской проблемы… давая врачам полномочия и права на то, чтобы подобрать для этих случаев какое-то подходящее лечение». См.: Conrad P. Medicalization and Social Control // Annual Review of Sociology. Vol. 18 (1992). P. 209 – 232. P. 210.

Задача этой главы – рассмотреть, как в 1930 – 1950-е годы в Советском Союзе развивались две основные тенденции по отношению к детям с аномальным поведением: определение их как опасных преступников (или криминализация), которое влекло за собой помещение в учреждения пенитенциарной системы, «перековку» с помощью принудительного труда и прочие насильственные методы исправления; и медикализованная репрезентация (или патологизация), за которой следовали реабилитация и попытки социальной интеграции. В первой части я попытаюсь ответить на вопрос о том, почему начиная с середины 1930-х годов квалификации ребенка как «морально дефективного» или «трудного» больше не предполагали педагогического исправления «запущенных» детей, как бывало в 1920-е годы, но чаще всего приводили к их изъятию из того общества, которое считалось «здоровым», и к изоляции в трудовых колониях НКВД для несовершеннолетних правонарушителей. Во второй части я покажу, как на эти изменения отреагировали детские психиатры и как они переопределили девиантных детей с помощью дефиниции «психически больной». Хотя этот диагноз применялся и раньше, именно в середине 1940-х его все чаще стали использовать для определения детей с девиантным поведением как аномальных, но все же заслуживающих не наказания, а воспитания, лечения и интеграции.

Предмет моего исследования – дискурсивные, а не клинические практики. Изучение последних было бы крайне интересным, однако не входит в задачи этой работы. Меня интересует прежде всего интеллектуальный генезис подходов, которые позже стали частью общей идейной атмосферы «оттепели». Несмотря на то что в послевоенный период власти отрицали существование вызванных войной психологических травм, стремились вытеснить их обсуждение из публичного пространства и не поощряли публичное использование понятия травмы 189 , в специализированной литературе того времени детские психиатры сделали конструкт травмы основной аналитической категорией, объясняющей социальную дезадаптацию детей вследствие стрессовых внешних условий. Используя медикализирующие дискурсы, детские психиатры могли диагностировать детей с «неправильным» поведением как психически травмированных и физически истощенных, помещать их в лечебные учреждения и обвинять в их психических дефектах окружающую среду, при этом не критикуя открыто существующий социальный порядок.

189

F"urst J. Between Salvation and Liquidation; F"urst J., Jones P., Morrisey S. The Relaunch of the Soviet Project, 1945 – 1964: Introduction // The Slavonic and East European Review. 2008. Vol. 86. № 2. P. 201 – 207, в особ. p. 206. Характерно, что в названиях опубликованных в 1947 и 1949 годах популярных брошюр такие дети были названы «нервными». Однако в самых книгах их «нервное» состояние описывалось с помощью травматического дискурса. См.: Симсон Т.П. Как бороться с детской нервностью. М.: Министерство здравоохранения СССР, 1947; Она же. Детская нервность. Ее предупреждение и лечение. М.: Правда, 1949.