Осуждённые грешники

Скетчер Сомма

Я зарываюсь пальцами ног в плюшевый ковер, чтобы не свернуться калачиком.

— Не хочешь ли ты сыграть со мной в игру, Пенелопа?

Игру?

— В какую игру?

— Орел или решка. Классика всегда самая лучшая, не так ли?

Его глаза вспыхивают лукавым весельем, а мои стараются изобразить безразличие.

Я делаю шаг вперед, сокращая расстояние между собой и опасностью.

— А что насчет ставки?

Мой взгляд прослеживает, как его рука тянется к хрустальному бокалу на столе. Когда он делает глоток,

и прозрачная жидкость, и циферблат его наручных часов поблескивают.

— Ты выигрываешь — я тебя поцелую. Я выиграю — ты меня поцелуешь.

Моему разуму эта идея не нравится. Учитывая шансы один к двум и миллион несуществующих долларов на кону, я была бы идиоткой, если бы согласилась, независимо от того, какой горячий сейчас кулон вокруг моей шеи.

А вот мое тело...

Пространство между моими бедрами сжимается от одной мысли о том, что его губы прижаты к моим. У меня слюнки текут от восторга от такой рискованной авантюры.

Чувствуя, как безрассудный туман пронизывает мои кости и подстегивает меня, я кладу руки на его стол и наклоняюсь над ним.

— В чем подвох?

Его взгляд горяч и непримирим, он прослеживает изгиб моей шеи и останавливается на моем кулоне.

— Никакого подвоха.

— Тогда решка, она никогда не подведет, малыш.

Эта фраза вылетает у меня изо рта и рассекает тяжёлый воздух между нами, прежде чем я успеваю ее остановить.

Он продолжает смотреть на мой кулон, и на его губах медленно растягивается дьявольская ухмылка. Эти ямочки углубляются от озорства и чего-то неприличного.

Мое сердце учащенно бьется, когда он достает пенни из кармана брюк. Кровь шумит у меня в ушах, когда он балансирует ею на тыльной стороне большого пальца.

Он быстро смотрит на меня, и когда он щелкает, подбрасывая, я чувствую это на своем клиторе.

Все замедляется, кроме моего пульса. Один оборот. Два оборота. Три. Я могу сосчитать каждое вращение монеты, когда она падает на стол.

Звон меди о дерево оглушителен.

Она приземляется между стеклянным стаканом и пресс-папье. Затаив дыхание, я наклоняюсь и смотрю на нее. Рафаэль не беспокоится, он только откидывается в кресле, проводит двумя пальцами по губам и изучает мою реакцию.

Решка.

Смесь из возбуждения и облегчения захлестывает меня с такой силой, что у меня подгибаются колени и гудят кончики пальцев.

Маниакально смеясь, я отталкиваюсь от стола и расхаживаю по кабинету, словно он принадлежит мне. Не знаю, от чего я в восторге: от мысли стать внезапным миллионером или узнать, каков на вкус язык Рафаэля.

Черт, да кого я обманываю?

— Миллион долларов. Ух ты. Может быть, я куплю себе яхту, поставлю ее на якорь вон там, — я жестом указываю на темный океан за окном, — и буду направлять лазерный луч в твой кабинет каждый раз, когда ты будешь пытаться работать, — моя рука скользит по шелковистой занавеске. — Или я скуплю

все булавки для воротников в мире, и тебе придется вернуться к ношению скучных старых галстуков.

Я оборачиваюсь и встречаюсь взглядом с Рафаэлем. Он наблюдает за мной с оттенком веселья, поворачивая свое кресло, чтобы следить за тем, как я расхаживаю по его тускло освещенному кабинету.

— Где же ты хочешь меня поцеловать? Полагаю, мы могли бы сделать это наверху, в казино, чтобы все знали, что ты большой неудачник. Или... — я поворачиваюсь к французским дверям, прижимаю руку к залитому дождем стеклу и испускаю драматический вздох. — Мы могли бы сделать это под дождем. Знаешь, как в сцене из «Дневник памяти»?

— Никогда не смотрел.

— Господи, ты что, живёшь под камнем? — я снова оборачиваюсь, на моем лице написано ожидание. — Ну?

Он упирается каблуком в ковер и откатывает кресло на несколько сантиметров от стола. Его рука дважды ударяет по его краю.

— Здесь, на нём.

— Что?

Он вскидывает голову, кульминационный момент его шутки ярко горит в его глазах.

— Я что похож на мужчину, который встает на колени, Пенелопа?

— Я... я не понимаю.

Он смотрит на меня несколько секунд, словно упиваясь моим замешательством, чтобы утолить собственное наслаждение. Затем он изображает удивление.

— Ты же не думала, что я собираюсь поцеловать тебя в губы, не так ли? — он качает головой, расстегивая манжеты. — Ну, это означало бы, что я должен тебе миллион долларов.

У меня звенит в ушах, затем осознание оседает на моей коже, как пыль, охлаждая огонь под ней. Мои конечности тяжелеют, а мозг затуманивается.

— Ты сказал, что поцелуешь меня, — шепчу я, слишком ошеломленная, чтобы обращать внимание на то, насколько плаксивым звучит мой тон.

— И я так и сделаю.

— Н-но, ты же сказал, что здесь нет никакого подвоха.

Он хмурится.

— Нет никакого подвоха. Я сказал, если ты выиграешь — я поцелую тебя, а если выиграю я — ты поцелуешь меня, — греховный блеск загорается в его глазах. — Я не сказал куда.

С колотящимся сердцем я отступаю назад и прижимаюсь лопатками к стеклу. Конденсат почти не охлаждает кровь и не приводит к рациональным доводам в моей голове. Конечно же, он не имеет в виду... там, внизу? Мой взгляд поднимается и встречается со взглядом Рафаэля, и мы вступаем в новую битву — битву воли.

Я пристально смотрю на него.

Он пристально смотрит на меня.

С тех пор как я ступила на это Побережье и спустилась по лестнице, мы с Рафаэлем играли в шахматы. Мы оба играем грязно, и ни один из нас не любит проигрывать. Теперь я оказалась одна на доске, не имея даже гребаной пешки для защиты.

Какие у меня есть варианты? Я либо подхожу к его столу, либо выхожу за дверь. И если я выберу второе, поражение не только сожрет меня изнутри, но и этот высокомерный мудак одержит победу дважды.