Осязание
Шрифт:
– Кто-то пришёл… Наверно, постояльцы.
Отец набросил ватник и вышел во двор. За окном послышались голоса и, впустив морозное облако, в прихожую вошли женщина в пальто с меховым воротником и девочка, закутанная поверх шубки пуховым платком, только глаза видны.
– Здравствуйте. – Она топталась у порога, словно не веря, что их ждали и готовы дать пристанище.
– Здравствуйте… да вы раздевайтесь, проходите, – засуетилась мама, – вот сюда одежду вешайте.
Женщина раздела дочь, освободив её от платка, стянула валенки,
Девочке оказалось на вид года четыре-пять. Большеголовая и кареглазая, с двумя тонкими косичками, она посмотрела на лампочку под абажуром, затем перевела серьёзный взгляд на окно и нахмурилась. Дёрнула женщину за юбку и что-то зашептала.
– Здесь не надо окна занавешивать, – ответила та, – здесь не бомбят.
Невысокая и худощавая, с тонкими чертами, она не была красавицей, но ласковые глаза и добрая улыбка сразу располагали к себе, делали лицо привлекательным. Чёрных мыслей и зависти совсем не было – это Янина увидела сразу.
– Меня зовут Татьяна, – представилась гостья, – а это Маша, дочь.
– Пойдёмте, я покажу комнату, – улыбнулась Нина.
Они с чемоданами и узлом прошли в боковую комнату. Кукла просеменила за ними, цокая коготками по полу.
– Как здесь хорошо… Так тихо и спокойно, – сказала Татьяна, оглядывая побеленные стены.
Девочка сразу догадалась, что топчан поставлен для её единоличного пользования.
– Ух ты! Я здесь буду спать! – обрадовалась она и плюхнулась на сенник. – А собачка в этой комнате будет жить?
– Нет, у неё своё место. – Янина забрала с кровати кота, сняла со стены забытую фотографию.
– Располагайтесь… Если поужинать захотите, то у нас есть плитка и примус. Электричество, правда, часто отключают.
– Спасибо, у нас свой… если только сегодня, пока керосин не куплю.
Квартиранты тихо возились в своей комнате, раскладывая вещи, потом вышла Татьяна, спросила разрешения сварить что-нибудь поесть.
Она промыла пшено, бренча носиком рукомойника, разожгла примус и поставила варить кашу. Отец стал расспрашивать из какого они города, да как там обстановка. Таня ответила, что из Тулы, что немцы часто бомбили, они пережидали налёты в подвале. Во дворах уже рыли траншеи для уличных боёв, ввели строгую светомаскировку. Эвакуировались они из города с патронным заводом три недели назад.
– Ох, горе, горе… – вздохнула мать.
– Фашисты в Тулу не войдут, – заверила Татьяна. – Наша предсказательница Дуня сказала, что провела обряд: заперла город на замок, а ключи выбросила, теперь немцы не смогут войти. Ей многие верят, я тоже верю.
– Если говорит, значит, так и будет, – кивнула Нина.
Каша была готова. Таня достала горбушку хлеба из узелка, порезала тонкими ломтиками.
Мать жалостливо посмотрела, как ест девочка, облизывая ложку, принесла банку и налила молока.
– Попробуй молочка от нашей Белки.
Маша
– Вкусно… А Белка – это кто?
– Это наша коза. Она всех кормит: и нас, и внучку маленькую, и кота, и собачку.
После еды у девочки стали слипаться глаза, и мать увела её в комнату. Свет погас, всё стихло.
– Умаялись… пусть спят. Не приведи бог такое испытать, – тихо сказала мама.
***
Янина надела старый материн ватник, закутала голову тёплым платком, взяла толстые рукавицы. Морозы установились по-зимнему крепкие, столбик термометра опускался ниже тридцати градусов. Да им, привычным, это было не в диковинку.
Быстрым шагом, чтобы не замёрзнуть, она направилась к станции, куда подъезжали санитарные поезда. На перроне уже топтались, приплясывая от холода, человек пятьдесят женщин и подростков.
– Скоро ли? – спросил кто-то.
– Да вроде как едет… – махнул рукой мужчина, стоявший рядом с заиндевевшей лошадью, запряжённой в сани.
Нина посмотрела вперёд и увидела приближающийся паровоз с цепочкой зелёных вагонов.
– Ну, готовимся, бабоньки. Две лошади и две полуторки город дал.
Поезд зашипел и, лязгнув, остановился. Двери вагонов с красными крестами открылись, появились медсёстры в наброшенных тулупах поверх халатов.
Без лишней суеты и спешки женщины брали носилки с ранеными бойцами, осторожно, стараясь не трясти, ставили их в сани и кузов машины. Нагруженные полуторки и лошади уезжали в эвакогоспитали и возвращались за новыми бойцами.
– Ещё кто-нибудь в машину к раненым залазь! – крикнул водитель.
Янина, оказавшаяся ближе всех, замешкалась лишь на секунду и неловко полезла в кузов. Она заметила деревянный ящик и присела на него, стараясь не задеть валенками носилки, уцепилась за стенки борта.
Раненые лежали рядами на дне кузова, кто-то постанывал, кто-то тихо матерился, одного бойца била крупная дрожь.
– Когда я на вас смотрю, сестрёнка, мне даже не так больно… – послышался чей-то голос.
У Нининых ног лежал на носилках молодой солдат с перевязанными ногами и со следами крови и гноя на бинтах.
– Хромаю на обе ноги, – подмигнул раненый.
Шутит, а ведь страдает от боли, лицо бледное, перекошенное…
Борт с грохотом захлопнулся, водитель завёл мотор, машина тронулась.
– Что это за город, сестрёнка? – Опять этот солдатик.
– Ромск. Чкаловская область.
– Я уже люблю этот Ромск, если в нём живут такие замечательные девушки. Вот встану на ноги и приглашу вас на свидание.
«Встану на ноги…» Не встанет. В рану попала земля, началась гангрена, общее самочувствие ухудшается с каждым часом. Солдата спасут, но… на ноги он уже не встанет. Именно так и будет, если она ему не поможет.
Машина остановилась возле школы, где раньше учился Вовка, а с началом войны открылся эвакогоспиталь.