От Альп до Гималаев

Яунишкис Бронюс

В семинарии нам внушали, что вера в бога обогащает человека, раскрывает смысл жизни и приобщает к источнику счастья. Я был преисполнен жажды самосовершенствования, но меня терзало одиночество. Среди литовцев, с которыми я приехал, не нашлось близкого мне по духу человека, с ино­странцами же я не сдружился. И вот ходил в одиночестве, словно отверженный. Общение с одним только богом не при­носило полного духовного удовлетворения, хотелось спра­шивать, слушать, что говорят другие, спорить. Словом, тяну­ло к общению с людьми.

Меня заинтересовал смуглый, с нежными чертами

лица, небольшого роста семинарист, по имени Сильвио Сингх. По его словам, он был родом из Италии, но больше походил на индуса. Откуда, когда и как он очутился у салезианцев, никто не знал. Говорили, что он круглый сирота, подкидыш.

Сильвио Сингх ни с кем не дружил, гулял всегда один, опустив глаза. Сингха считали странным и сторонились его. Мне стало его жаль. Как-то во время перерыва я подошел к нему и о чем-то спросил. Он ответил и сам стал спрашивать меня, откуда я родом, а узнав, что из Литвы, попросил произ­нести несколько слов по-литовски.

— Девас (бог), - сказал я, указывая на образ Христа.

— Погоди, погоди, - он ухватил меня за руку.
– Ведь это похоже на санскритский язык. Девас — дэвас...

— Я слышал, что среди индоевропейских языков литов­ский и санскрит самые древние. Хотелось бы изучить его.

— Еще что-нибудь скажи...

— Думас (дым).

— Дхумас.

— Шака (ветка).

— Шакха.

— Нактис (ночь).

— Нактис. Ха, ха, ха, — рассмеялся Сингх, и, кажется, я впервые увидел его таким веселым.
– А теперь я скажу: кто твои есть? Правильно?..

— Кто ты есть?

— Я изучаю санскрит, научи меня и литовскому языку. — попросил меня Сингх.
– Обязательно!

Я согласился.

Во время перерывов мы часто гуляли вместе. Я его обу­чал литовскому. Мы сравнивали санскритские слова с литов­скими. Некоторые из них были весьма схожи, многие имели одинаковые или близкие корни.

Мы обратили внимание, что за нами стал следить куратор курса Джовани де Бартолини. Он был очень подозрительным и постоянно досаждал семинаристам, но нам-то нечего было бояться. Однажды он остановил нас:

—- Я не понимаю, синьоры, чем вы занимаетесь?..

— Я учу Сильвио своему родному языку, — ответил я не без гордости.

— Что? — не понял куратор.

— Учу литовскому языку, — повторил я.

— А ты, дорогой сын, разве не знаешь, что в семина­рии можно разговаривать только на итальянском, латинском и греческом, ну еще на английском и на хинди. А здесь какой-то провинциальный язык? Больше такими делами не занимайтесь. Предупреждаю вас.

Я почувствовал, как кровь застучала в висках. В душе шевельнулось недоброе чувство. Я заторопился в аудиторию. Сингх, догнав меня, стел успокаивать:

— Наш духовник всегда придирается. Уж я-то его так слушаюсь и все равно не могу угодить. Не переживай, мы и дальше будем изучать литовский язык. Он для меня настоя­щая находка.

— Неужели ради монастыря я должен забыть и родной язык? — не мог я успокоиться.
– Как же, возвратясь на роди­ну, я смогу тогда говорить со своими родителями, родствен­никами?

— Не горюй, Викторио, — Сильвио пожал мне руку. — Ты

можешь гордиться тем, что у тебя есть родина, родители. Вот я... Ни родины, ни родных, никого. Многие даже сомневаются в том, что я итальянец. Как будет по-литовски «kada ratho va hati» («когда колеса катятся»)? Обожди, обожди, я сам ска­жу: «Kada ratai vaziuoja». Разве не так?

— Да, конечно!
– я заставил себя улыбнуться. — Ты очень хороший друг, Сильвио.

— Так пусть же наши колеса катятся дальше.

— Ну что ж. Не будем искать волос на блохе, как говорят у нас. Воздадим хвалу господу!

В свободное время я продолжал обучать Сингха литовско­му языку. Учебников у меня не было, так что я сам составил словарь и правила грамматики. Вскоре мы могли говорить с ним по-литовски, а несколько позже Сильвио стал писать мне письма. Однажды в конспектах по философии я нашел записку:

«Викторио, ты мне брат. Я скоро стану настоящим литов­цем. Ты мне очень нравишься. Я тебя страшно люблю.

Сильвио Сингх» .

В семинарии вели активную деятельность духовные брат­ства. Одни уговаривали меня вступить в братство четников, другие - в братство общения святых, третьи - в братство евхаристических воинов. Но меня не привлекало ни одно из них, поэтому все предложения я отвергал:

— Я мученик.

И меня оставили в покое. Но группа мучеников в семи­нарии была незначительная и активностью не отличалась. Са­моистязаться мы не могли, потому что в пансионате жили все вместе. Не было у нас и соответствующих кроватей, на которых полагалось спать мученикам. Плеть и цепи валялись без надобности в шкафу. Только иногда, желая показать, что я все-таки мученик, я уходил в келью покаяния, брал с собою плеть и хлестал себя.

Сильвио, как одному из наиболее дисциплинирован­ных, ректор поручил организовать братство святого Иоси­фа, цель которого состояла в том, чтобы пропагандировать физический труд. Но эта затея успеха не имела. Семинари­сты отлично знали, что бог, изгнав Адама и Еву из рая, на­казал их именно трудом. «В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю...» — сказал господь Адаму.

Никому из семинаристов не захотелось вне очереди рабо­тать на кухне или в огороде, помогать эконому или сторожу. Каждый норовил погулять в каштановой роще.

Однажды Сильвио, убрав туалетную комнату, обрушился на меня:

— Ты мне друг или нет?

— Друг. А что?

— Тогда почему не вступаешь в братство святого Иосифа? Третий день я один ухаживаю за больными. Никто не хочет выполнять общественные поручения.

— Я принадлежу к мученикам.

— Я слышал — мучеников упразднят. Говорят, что мис­сионеры, прибывшие из Индии, смеются над индусами - санньяси [15] , которые истязают себя почти до умопомешательства. Они их называют дикарями и варварами. И даже хуже -разумными безумцами.

15

Санньяси - индуистские монахи.