От маминой звездочки в государственные преступницы
Шрифт:
«Ну что, малютка, терпи», - обратилась София к своему будущему ребенку, - «Мамка тебя заранее любит. Интересно, ты родишься на свободе или где-нибудь в застенках?»
Софию отвели в одиночную камеру. Перестукиваться она не умела, да и не хотелось. Девушка без сил упала на койку.
«Надо отдохнуть до завтра, чтобы достойно выглядеть в суде», - подумала София, засыпая.
И вот Софию привели в зал суда. Но в этот раз все оказалось совсем не так, как тогда в Москве. Доказать свою невиновность девушке никак не получалось.
«Да
Наконец, суд удалился для вынесения приговора.
– Соня, вы не волнуйтесь, подавайте кассацию, делайте упор на то, что беременная и про малолетство свое не забывайте, - попыталась успокоить девушку Юлия.
«Ага, не волнуйся, как тут не волноваться, когда вероятность вернуться в Москву стремится к нулю», - подумала София.
Наконец, был оглашен приговор:
– <…> Собольникову Софию Львовну, 17 лет, признать виновной в участии в подпольном революционном кружке и, учитывая смягчающие обстоятельства в виду ее малолетства и беременности, приговорить к пяти годам каторжных работ… <…>
«Ничего себе!» - подумала София, - «Вот так ни за что ни про что наши суды невиновных людей в Забайкалье отправляют! Да, прав был мой отец, бардак у нас в стране творится… Хорошо, что не в Шлиссельбург, оттуда точно дороги обратно нет. Да еще говорят, что решения особого присутствия правительствующего Сената обжалованию не подлежат… Ну что, значит, будем писать прошение о помиловании. Вообще, бред какой-то. Вот так, ни за что, ни про что, за чай и разговоры и в Читу на пять лет!» - не унималась София в своих мыслях уже снова в доме предварительного заключения на Шпалерной.
В тот же день София изъявила желание подать прошение о помиловании, так как кассацию на решения особого присутствия правительствующего Сената подавать было не положено. Следователь выдал девушке образец. От формулировок в этом документе Софие чуть было не стало плохо.
«Что? Я такое писать не буду! Какое еще «горькое раскаяние овладело мной»? «Понимая ошибочность этой деятельности», «совершенно утратил сознание исторических прав и обязанностей», «совесть была омрачена туманом»? «Нет для меня прощения», «не для оправдания пишу, а взываю к милости»? Я так унижаться не буду. Уж лучше в Забайкалье на 5 лет!» - пронеслось в голове девушки.
– Спасибо большое, - сказала София, - Я что-то погорячилась, ничего писать не буду.
– И сейчас раскаяться и признать вину не хочешь? – услышала она в ответ.
– Еще раз повторяю, я ни в чем не виновата. Забайкалье так Забайкалье, спасибо, что не на барже вверх по Неве до Шлиссельбурга. Ничего страшного, и вне европейской части России люди живут, там тоже Российская земля.
– Вот дура, ее на каторгу отправляют, а она радуется. Пиши прошение, потом сто раз пожалеешь, что заупрямилась.
– Не буду я ничего писать, еще раз говорю, я погорячилась, когда сказала, что хочу такое написать. Не догадывалась, что такой документ из себя представляет. Когда этап?
– Когда родишь. Еще не хватало, чтобы это произошло где-нибудь
София вернулась в камеру. Мысль о том, что в Забайкалье она поедет одна, без ребенка, ее расстроила гораздо больше, чем обвинительный приговор. Уж какой нежданной эта малютка не была, но София очень ждала появления его или ее на свет.
На следующий день, 20 февраля, София все так же находилась в доме предварительного заключения на Шпалерной и смотрела в окно. Девушка сидела и думала, все ли было сделано правильно в последнее время и есть ли то, о чем она жалеет.
«Да, все было сделано правильно. Я не сделала ничего, о чем бы могла пожалеть. Все поступки были продиктованы исключительно совестью или внутренними убеждениями. А приговор – исключительно на совести суда. На это я повлиять никак не могла».
София вспомнила Ваню, родителей.
«Интересно, поддержал бы меня отец, узнав, что я делаю? Наверное, сказал бы, что зря я была неосторожна. Ну тут уже ничего не поделать, все приходит с опытом, а его у меня совсем немного. Теперь же надо просто смириться с ситуацией и жить дальше. Не только в Москве люди живут, привыкну».
Прошло три дня, на дворе 23 февраля. София сидела на койке, смотрела в решетчатое окно на заснеженные пейзажи и вспоминала своих подруг по институту, классных дам и начальницу института.
«Скажи мне кто-нибудь две недели назад, что я больше не вернусь в институт – я бы не поверила. А теперь сижу здесь как не пойми кто и жду не пойми чего».
Вдруг дверь в камеру отворилась, вошел жандарм и сказал:
– Ну что, София Львовна, радуйтесь, вам пришло помилование!
– Так я же не подавала прошения! – воскликнула София.
– Я просто передаю то, что мне сказали. Ввиду малолетства и беременности каторгу вам заменили на ссылку под надзор полиции обратно в Москву. Будете еженедельно отмечаться в участке, нарушите порядок – поедете на пять лет в Забайкалье. Так что готовьтесь к возвращению.
Жандарм вышел. София не знала, как реагировать на подобное известие.
«Нет, конечно, спорить не буду, лучше в Москву, чем по этапу. Но как я Бирюковым в глаза буду смотреть? Надо будет как-нибудь вернуться в родительский дом, разгребу помаленьку снег и буду обживать избушку», - подумала она.
25 февраля жандармы привели Софию в дом Бирюковых. Эта поездка из Петербурга в Москву была немного легче предыдущей, хотя бы потому, что девушка возвращалась не в Столыпинском вагоне, а обычном, разве что сопровождали ее два служителя закона, что привлекало к себе огромное внимание. Пассажиры косились на необычную компанию, а некоторые даже приходили специально посмотреть на это, как будто везли не обычную молодую женщину 17 лет, а какого-то невиданного зверька. Девушка долго и в красках представляла себе предстоящую встречу с опекуном и думала, что именно скажет при встрече, но так и не смогла подобрать слова, которые по ее мнению были бы уместны.