От мира сего
Шрифт:
— Ну, разумеется, — сказала Зоя Ярославна, он снова перебил ее:
— Я понимаю, ты скажешь все то же самое, что приходится говорить сегодня и ежедневно: у нас ко всем одинаково внимательное отношение, для нас все равны и так далее, все это знакомо…
Как же он, однако, стал говорить! Какая разница с тем, прежним, привычным, каким она его помнила и любила! Словно бы общение с Ариадной Алексеевной как-то переменило его — и он стал более смелым, что называется, языкастым, одним словом, совсем, совсем не таким, каким был…
—
— Я знаю.
— Кстати, а она знает?
— О чем? — спросил он, но тут же, поняв все, что следовало понять, ответил быстро: — Нет, абсолютно ничего.
Зоя Ярославна в свою очередь поняла, он говорит правду, должно быть, так и есть, она ничего не знает. И не надо ей знать. Ни к чему!
— Верю тебе, — сказала. — Значит, так, она — моя больная, я ее веду…
— Как она? — нетерпеливо спросил он.
Право же, можно только диву даваться, как же он изменился! Что за тон, что за манера спрашивать, и, не слушая ответ, снова засыпать вопросами, и считать, что не получить ответ на свой вопрос — вещь решительно невозможная.
— Она — в общем неплохо, конечно, есть дисфагия.
И опять он перебил ее:
— Зоя, я тебя очень прошу: если можно, без этих мудреных слов, договорились?
Сейчас вроде бы опять тот, прежний Владик, и улыбка в голосе, даже заикаться стал по-прежнему…
— Договорились. Значит, она, конечно, еще нездорова, ей еще придется полежать у нас, полечиться основательно, но я надеюсь, все обойдется…
— Ты к ней, если можно, повнимательней, ладно?
Что за метаморфоза все-таки! Опять тот прежний, так хорошо знакомый тон, когда он просил ее о чем-либо и не отставал до тех пор, пока она не соглашалась. Ей увиделись в этот миг его слегка приподнятые, домиком, брови, вытянутые вперед губы и глаза, умоляющие, в то же время исполненные ласковой, трогающей душу нежности, почти детской уверенности в том, что услышать отказ — невозможно!
— Ладно, — сказала она, невольно усмехнувшись. — Все будет в порядке.
— Надеюсь, — подхватил он, — если ты возьмешься, то в самом деле…
На этот раз не он ее, а она перебила его:
— Все?
— Да, пожалуй, все. Долго ей лежать у вас?
— Месяца полтора…
— Как долго…
— Ну, может быть, месяц…
Он помолчал немного. Она снова спросила:
— Все?
— Да, — ответил он. — Спасибо тебе, Зоя.
Она положила трубку.
Вот и вправду все. И ничего дальше.
Она все еще сидела у телефона, машинально то закручивая, то раскручивая телефонный шнур, благо была в ординаторской совершенно одна.
Словно вчера это было: теплый апрельский день, наверное, первый, по-настоящему весенний день, легкие облака в небе, лужицы на тротуарах, птичий щебет в ветвях деревьев, готовых вот-вот распушиться, зазеленеть вовсю.
— Давай, — предложила Зоя Ярославна. — Давай поедем куда-нибудь за город.
— Куда? —
— Прежде всего, скажем, на Ярославский вокзал, сядем в электричку, слезем где захочется, пройдем по лесу, подышим апрельским воздухом.
Так и сделали. И все шло словно по щучьему веленью: быстро добрались на метро до вокзала, электричка, как нарочно, будто ждала их, только сели — и сразу в путь, в вагоне было мало народа и мест сколько угодно. И поезд ехал до Загорска с несколькими остановками.
Они слезли на станции Зеленоградская. Почему именно на этой станции? Нипочему. Понравилось название.
— Звучит словно из детской книжки, — сказала Зоя Ярославна. — Ты не находишь?
Он удивленно приподнял брови.
— Из детской книжки? Не нахожу. А ты, в общем, фантазерка.
— Только сейчас заметил?
— Да нет, не только сейчас, — сказал он и взял ее руку в свою.
Они шли по лесным дорожкам, было еще сыро, пахло прошлогодними листьями, мхом, влажной хвоей. Зоя Ярославна шла впереди, выбирая места посуше, Владик за нею; так уж получалось в их жизни: все самое трудное, неудобное она охотно взваливала на себя, и он, не споря, принимал это как должное.
Порой она оборачивалась, предупреждала:
— Здесь скользко, осторожней…
Порой протягивала руку:
— Давай обойди яму, не ровен час, упадешь…
Он покорно держал ее руку своей некрепкой ладонью.
Временами он казался ей не старше сына. Сама себе она признавалась:
«Я к нему отношусь по-матерински».
И тут же возражала себе:
«Женщины часто, почти всегда относятся к мужчинам именно по-матерински».
А может быть, так получилось потому, что он был намного моложе?
Ей хотелось иногда, чтобы он был старше, уверенней, сильнее, чем она, чтобы можно было не ему к ней, а ей к нему прислониться, ощутить силу, опору, надежное плечо друга, а не быть самой для него опорой…
Они вышли на пригорок, внизу проходили поездные пути, блестели на солнце телеграфные провода, щедро обсыпанные птицами; где-то, далеко-далеко, словно на другом конце земли, послышался шум приближающегося поезда.
— Как думаешь, это электричка или поезд дальнего следования? — почему-то шепотом спросила Зоя Ярославна.
Владик удивился:
— Чего это ты шептать вздумала? Боишься, что кто-нибудь услышит?
— А как же? Вон видишь, возле березы стоит дрозд, он с нас глаз не спускает, старый доносчик, он слушает каждое наше слово, а потом разнесет по всему лесу все то, что мы говорили…
Владик несколько мгновений молча глядел на нее, покрутил пальцем возле виска. Снова повторил:
— Фантазерка…
Между тем внизу, под ними, пронесся поезд. Сверкали окна, целая цепочка окон.
— Знаешь, куда он едет? — по-прежнему шепотом спросила Зоя Ярославна.