От мира сего
Шрифт:
— Почему? — спокойно спросил Вершилов.
— Потому что я болен, это вам лучше всех известно.
«Что за противный тип, — подумал Вершилов, стараясь не глядеть на Ткаченко. — Просто невероятно отталкивающий!»
На миг он даже испугался: вдруг на его лице отразится антипатия или, чего доброго, отвращение, только этого не хватало!
Он заставил себя улыбнуться, снова сказал нарочно вежливым, спокойным тоном:
— Поверьте, я искренне рад за вас, вы — здоровы, а что может быть лучше здоровья, судите сами?
Вершилов
— Вы мне прописных истин не читайте, я уже и так имею привычку с самого утра газеты читать…
Несколько мгновений Вершилов молчал, потом, стараясь сдержать себя, спросил по-прежнему спокойно, почти невозмутимо:
— Как видите, я с вами вежлив, как оно, в сущности, и положено между людьми, а вы со мной почему-то разрешаете говорить каким-то странным, неуважительным тоном.
Ткаченко не отвел глаз в сторону, не смутился ни на йоту.
— Я вам в последний раз говорю: я болен, и никуда не хочу идти, и никуда не пойду!
Вершилов не выдержал, бросил ручку, встал, прошелся по кабинету.
«Спокойно, — сказал самому себе. — Только спокойно, не взорваться, не наговорить невесть чего, о чем сам же будешь после жалеть…»
Потом остановился перед Ткаченко.
— Допустим, вы больны, а чем, разрешите спросить?
— Чем болен? — переспросил Ткаченко. — Будто бы сами не знаете?
— Как видите, не знаю.
— Я тоже не знаю, — с вызовом произнес Ткаченко.
— В таком случае… — начал Вершилов.
— В таком случае, — снова прервал его Ткаченко, — я отсюда никуда не уйду. Так и знайте!
И, не говоря больше ни слова, круто повернулся, вышел из кабинета, оставив дверь широко раскрытой, однако тут же вернулся, осторожно прикрыл дверь.
«В чем истоки хамства? — думал Вершилов, расхаживая по тесному своему кабинету, не в силах успокоиться, снова сесть за стол. — Почему этот хам разрешил себе говорить со мной таким непозволительным тоном? Почему он считает себя вправе разговаривать так с врачом?»
Спрашивал самого себя и не находил ответа.
Все разъяснилось спустя несколько дней, и разрешилось абсолютно неожиданно.
Ростислав Олегович Ткаченко за несколько лет переменил примерно пять должностей, причем самых различных по своему профилю, был он и директором магазина, и прорабом в одном московском СМУ, и товароведом в тресте ресторанов. Последнее место работы — в некоей подмосковной оранжерее.
Обо всем этом Вершилову поведал следователь ОБХСС, специально приехавший к нему в клинику для конфиденциального разговора.
— Как видите, амплитуда его деловых качеств достаточно разнообразна и широка, — сказал следователь. — И, как нам стало известно, повсюду за ним тянулся, как говорится, темный след. То какое-то злоупотребление, то какая-то недостача, то, в лучшем случае, служебная халатность, однако изо всех своих злоключений Ткаченко
— Понятно, — выслушав следователя, сказал Вершилов. — Только разрешите спросить: при чем здесь наша больница?
— Ваша больница участвует здесь самым непосредственным образом, — ответил следователь, — поскольку именно в ваших стенах преступник нашел надлежащий приют.
— Вот оно что…
— Да, именно так, — подтвердил следователь. — Он рассчитал все: полежит какое-то время в вашем отделении, а пока что, может быть, все, чему следует утрястись, утрясется, все успокоится, тогда ему будет резон выйти и, как вы сами понимаете, снова приняться за свое привычное дело. А до тех пор — прятаться до времени в вашем отделении. Кстати, какие такие особые хворобы вы у него отыскали?
— Никакие, — быстро ответил Вершилов. — Он здоров!
— Завидую, — вздохнул следователь, — поскольку сам еще со студенческих лет мучаюсь язвой двенадцатиперстной.
— А он здоровехонек, — повторил Вершилов. — Но когда я, полагая обрадовать, сообщил ему об этом, он возразил мне, что считает себя больным и никуда отсюда не двинется.
— Мне бы хотелось предварительно побеседовать с ним, — сказал следователь. — Вы мне, пожалуйста, организуйте так, чтобы нам не мешали…
— У него отдельная палата, вам никто мешать не будет…
— Однако, — проговорил следователь. — Отдельная палата, полный, что называется, комфорт…
Да, полный комфорт, отдельная палата…
Кто же устроил явного преступника в отдельной палате? Кто вообще постарался положить его в больницу? Кто подсказал ему перечень несуществующих у него болезней?
Вершилов пристукнул кулаком по столу. Ответ один — Вареников. Безусловно, Вареников, никто другой.
Такого у них в клинике еще не случалось.
Случалось, бывали у них симулянты, старательно выискивавшие у себя различные хворобы, но чтобы явный преступник, заранее все как есть рассчитав, избрал больничную палату своим прибежищем?..
— Тут все понятно, — сказала Зоя Ярославна, когда Вершилов вызвал ее к себе в кабинет и поведал обо всем. — Тут видна рука Вареникова…
Острый, аналитический, быстро все подмечающий ум Зои Ярославны подсказал ей верное, единственно точное объяснение всему случившемуся.
— Это Вареников, — повторила она. — Видна его рука, безусловно он — и никто другой!
Она оказалась права. Следователь беседовал с Ткаченко около двух часов.
Ткаченко был знаком с Варениковым примерно лет восемь. За эти годы он регулярно снабжал Вареникова рассадой различных редких сортов помидоров, клубники, черной смородины, черноплодной мичуринской рябины.