От мира сего
Шрифт:
— Думаешь, я не знаю о том, что я здесь у вас не прижился? — Вареников словно бы сумел неведомо откуда разгадать мысли Вершилова. — Все знаю, не беспокойся, все понимаю и на ус мотаю…
Зазвонил телефон. Секретарь главврача пригласила Вершилова на совещание, на завтра в десять утра.
— Хорошо, — коротко ответил Вершилов и положил трубку.
Вареников встал, медленно постучал косточками пальцев по столу.
— Стало быть, подавать заявление? По собственному желанию?
— Да, — ответил
— Подам сегодня, — сказал Вареников, шагнул к дверям, но тут же круто повернулся: — А от своих слов не отказываюсь, ни от одного слова, так и знай!
— А мне что? — Вершилов пожал плечами, лицо его выражало полное, Вареников понял, абсолютно непритворное равнодушие.
Детское живет до старости, внезапно Вареникову стало на минуту обидно: неужели он так мало значил для Вершилова, что тот безразлично отнесся к его словам? Неужели ему все равно, что старый товарищ детства ненавидит его? Хоть бы спросил, в конце концов, за что такая ненависть?
Вершилов откинулся на стуле, пальцы его машинально чертили фломастером по листу бумаги. Вареников вдруг осознал: нет, он его ни о чем не спросит, ему просто-напросто неинтересно, почему его ненавидят. Должно быть, выслушал его и решил про себя:
«Ну и пусть, мне-то что…»
Вареников повернулся, на этот раз не обернувшись, резко захлопнул за собой дверь.
Почти тут же вслед за ним в кабинет вошла Зоя Ярославна.
— Что, все уяснил или еще сомневается? — спросила, усевшись в кресло, на котором только что сидел Вареников.
— Я сказал, чтобы он подал заявление.
— Вы — известный либерал. — Зоя Ярославна чиркнула спичкой, закурила, глубоко затянулась.
— Либерал? — переспросил Вершилов. — Ну, а что бы вы сделали на моем месте?
— Я бы собрала еще какой-то дополнительный материал на него и потом обрушила все собранное на его грешное чело. Уверена, у него грехов, словно клопов в старом диване, не оберешься!
— А вы кровожадина, — сказал Вершилов. — Так когда-то говорила моя младшая, когда я или мать чего-то не давали ей. Кровожадина, мокрая говядина! Можете себе представить, к тому же еще говядина, да еще почему-то мокрая!
— Вы мне, пожалуйста, зубы не заговаривайте. — Зоя Ярославна с силой надавила сигаретой о дно пепельницы, стоявшей на столе перед нею. — Я человек прямой, даже грубый и всегда предпочитаю говорить в лицо все то, что думаю. Так вот, повторяю: вы — либерал! И сейчас поясню, почему я так называю вас. Вы даете возможность плохому, явно порочному человеку избегнуть заслуженного наказания.
— Может быть, вам неизвестно, что дело о нем будет выделено в суде особо? — сказал Вершилов. — Во всяком случае, следователь не сомневается в этом.
—
— А вам что, никак завидно?
— Завидно, — откровенно призналась Зоя Ярославна. — Как же не завидовать? Тут стараешься, из собственной шкуры, можно сказать, вылезаешь, по ночам, верите, подолгу не спишь, все думаешь: как-то они там, больные наши бесценные, может быть, я что-то не то и не так сделала, может быть, ничего-то я не знаю, ничего не понимаю, а у него все ясно, безоблачно совершенно, он никогда не сомневается, ни о чем не беспокоится, ни за кого душой не болеет…
— Вот это верно, — согласился Вершилов. — Он никогда ни за кого душой не болеет, кроме себя, любимого, навеки родного…
— Вот-вот, наконец-то, очень рада, что и вы докумекали…
— Да вы что, вправду меня ангелом небесным считаете? — почти рассердился Вершилов. — Ошибаетесь, голубушка! Если меня разозлить, я до того могу раскочегариться…
Зоя Ярославна снисходительно махнула рукой:
— Будет вам, будто бы мы всего лишь два дня как знакомы! Будто бы я вас не знаю…
— Знаете? Тем лучше для вас, значит, больше информации, больше просвещения…
Зоя Ярославна рассеянно слушала Вершилова, глядя в окно за его спиной.
Что за незлобивость, поразительная в человеке, в сущности уже далеко не молодом! Неужели не понимает, что такая вот доброта — вредна, что в каком-то роде она может являть собой известное попустительство, создавать удобный микроклимат для субъектов, подобных Вареникову.
— Как-то мне довелось видеть бульон с бактериями, — начала она, — представляете себе, бульон, самый с виду обыкновенный, а в нем плавают бесчисленные бактерии.
— К чему вы это? — спросил Вершилов. — Хотите сравнить меня с вирусом?
— Не вас, а, скажем, Вареникова, вас я скорее сравнила бы с бульоном, в котором вольготно такой вот заразе, вроде нашего Владимира Георгиевича.
— Будет вам, уж и в самом деле, сильнее кошки зверя нет!
— А вы что думаете: Ткаченко этот самый так вот, за здорово живешь попал в больницу? Вы же знаете, Вареников положил его к нам, только он один…
Зоя Ярославна чуть скривила губы, яркие, немного крупные для женщины.
— Неужели вам не ясно, что он к тому же еще заплатил Вареникову, и, наверно, немало заплатил?