От Второй мировой к холодной войне. Немыслимое
Шрифт:
Черчилль был явно доволен тем, что с ним поделились этой новостью, хотя он был, как любил тогда выражаться, «частным лицом». Он сказал, что считает это «очень важным государственным актом». Черчилль чуть позднее поставит об этом в известность Эттли и Бевина: «Можно предположить, что Россия поймет необходимость разумной дискуссии со странами западной демократии. Я уверен, что нахождение столь мощного американского флота в проливах должно принести большую пользу как в плане поддержки Турции и Греции, так и в плане реакции на создание
Вскоре Черчилль попросил разрешения удалиться, чтобы поработать над своей речью. «Его подход к написанию речей был полной противоположностью почти всем американским политикам, которых я знал, – рассуждал Клиффорд. – Во-первых, он писал каждую речь, что даже тогда становилось все более редким явлением в американской политике. Он придавал величайшее значение не только своей общей теме, но и точным словам, которыми он ее описывал. Черчилль не знал, вернется ли он когда-нибудь на свой пост, но он хотел предупредить мир, и особенно США, об опасностях сталинизма точно так же, как он предупреждал в тридцатые годы о Гитлере».
Был ли Трумэн знаком с окончательным текстом речи? Да, конечно, подтверждал Клиффорд: «Президент сказал, что не будет читать окончательный текст, чтобы иметь возможность позже сказать, что он не одобрял его заранее. Однако пресс-секретарь Черчилля раздал окончательный вариант речи журналистам в поезде за ночь до ее произнесения, и сотрудники Белого дома также получили копии. Что касается президента Трумэна, то, несмотря на свое предыдущее решение, он обнаружил, что не может удержаться, чтобы не прочитать его.
Это было блестящее и достойное восхищения заявление, сказал он Черчиллю, и оно „наделает много шума“».
Реакцию президента подтверждал и сам Черчилль в том же послании Эттли и Бевину: «Он сказал мне, что речь, по его мнению, восхитительна и не принесет ничего, кроме пользы, хотя и наделает шума».
Внеся последние штрихи в текст, Черчилль присоединился к Трумэну и его помощникам за аперитивом и ужином. Президент обратил внимание гостя на президентский герб, который висел на стене вагона:
– Это может вас заинтересовать. Мы только что повернули голову орла от когтей со стрелами войны в сторону когтей с оливковой ветвью мира.
Черчилль взглянул на печать и сухо заметил:
– У меня есть предложение. Голова должна быть на шарнире, чтобы в зависимости от обстоятельств она могла повернуться от оливковой ветви к когтям войны.
И добавил, что оливки на ветви больше напоминают ему атомные бомбы.
Во время ужина Черчилль повернулся к президенту Трумэну и произнес магические слова:
– Гарри, я слышал из прессы, что вы любите играть в покер.
– Это верно, Уинстон. Я много играл в покер в своей жизни.
– Я рад это слышать. Знаете, я сыграл свою первую партию в покер во время
– Уинстон, все ребята вокруг вас – игроки в покер, серьезные игроки в покер, и мы были бы рады предложить вам игру.
Несколько минут спустя, когда ужин завершился, Черчилль извинился и вышел на минутку. Как только он ушел, Президент повернулся к нам и серьезным голосом произнес:
– Мужчины, перед нами стоит важная задача. Этот человек играет в покер уже более сорока лет. Он скрытен, любит карты и, вероятно, отличный игрок. На кон поставлена репутация американского покера, и я ожидаю, что каждый из вас выполнит свой долг.
Черчилль вернулся в столовую, одетый в ставший знаменитым за годы сиренево-синий комбинезон, который Клиффорду напомнил костюм кролика. «Стюарды накрыли обеденный стол зеленым сукном, и мы вшестером – президент, Черчилль, Чарли Росс, Гарри Воган, Уоллес Грэм и я – сели за самую запоминающуюся партию в покер, в которой я когда-либо играл.
Правда быстро выяснилась: несмотря на энтузиазм и гордость своими навыками игры в покер, Черчилль был не очень хорош в игре. Позже я узнал, что, играя в свои собственные карточные игры в Англии, такие как джин-рамми и безик, он был великолепен. Но в покере, с его блефом, искусством обмана и определенным кодом, с которым мы все были знакомы, он был, так сказать, ягненком среди волков. Кроме того, его терминология для карт была нам чужда, и это требовало постоянных разъяснений, что только увеличивало наше преимущество. Он назвал стрит „последовательностью“, а валета – „плутом“, в привычной британской терминологии, настолько забавной для Гарри Вогана, что он не мог сдерживать громкий смех».
У Черчилля против трумэновской мафии не было ни одного шанса. Через час игры Черчилль, извинившись, ненадолго удалился. «Как только дверь закрылась, президент Трумэн повернулся к нам с серьезным выражением лица.
– А теперь послушайте, мужчины, вы не очень хорошо обращаетесь с нашим гостем.
Он посмотрел на таявшую стопку фишек Черчилля.
– Я боюсь, что он, возможно, уже потерял около трехсот долларов.
Воган посмотрел на своего друга, которого знал тридцать лет, и рассмеялся:
– Но, босс, этот парень – голубок (лох)! Если вы хотите, чтобы мы сыграли в наш лучший покер во имя чести нации, мы снимем с этого парня штаны еще до конца вечера. А теперь просто скажите нам, что Вы хотите. Хотите, чтобы мы играли в покер ради клиента, хорошо, мы можем делать это весь вечер. Если хотите, чтобы постарались на славу, у нас будут его подштанники.
Президент Трумэн улыбнулся.
– Я не хочу, чтобы он думал, что мы слабаки, но в то же время давайте не будем относиться к нему плохо.