Откровения знаменитостей
Шрифт:
Хотела спросить Жуховицкого, о чем он больше всего жалеет. Но в его книге «Исповедь атеиста» прочла ответ: «жалею… больше всего о девушках, с которыми могла быть любовь, да не сложилось». В этой книге он глазами эстета созерцает красоту: «Умненькая девочка сочла возможным снять все. На темно-красном покрывале постели тело медового загара смотрелось удивительно. Наверное, это и было фаустовское мгновение, которое хочется остановить».
Рыцарь с кедровым сундуком
Александр Сенкевич: «Женщина становится для меня притягательной планетой, и я ее осваиваю»
Он и сам обладает притягательной силой. Высокий, добрый, чрезвычайно общительный, он увлечет любого своими экзотическими рассказами о путешествиях
— Саша, признайся принародно, родственник ли ты Юрия Сенкевича?
— Не родня мне был Юрий Александрович. Но мы дружили на протяжении многих лет. Он даже был свидетелем на моей первой свадьбе в 1964 году. Лучи его славы часто падали на меня, иногда просто обжигали. Самые курьезные случаи путаницы происходили со мной во время путешествий со Славой Бэлзой, который начал свою телевизионную карьеру в передаче Юрия Сенкевича. Скажем, когда Слава говорил администратору провинциальной гостиницы, что хороший и скромный номер нужен его другу Сенкевичу, сами понимаете, родственнику того самого, проблема мгновенно решалась. В конце концов я свыкся с ролью родственника Юрия Александровича. Получил от него устное добро называться двоюродным братом. Правда, во время одной встречи с Юрием Михайловичем Лужковым он снизил мой родственный статус до троюродного брата. Незадолго перед его смертью мы совершили путешествие в Индию, в штат Орисса. К счастью, он успел сделать передачу об этой поездке.
— Однажды в Индии я встречалась с поэтом Дивиком Рамешем, и он рассказал мне о твоей популярности в Индии и как поэта, и как ученого. Показывал твои книги на хинди и даже интервью с тобой, опубликованные в «Times of India» и «Hindustan Times». А в Москве о твоих поэтических книгах знают далеко не все.
— Когда в «Комсомолке» опубликовали четыре моих стихотворения с добрыми словами Арсения Александровича Тарковского, меня после этого печатали редко.
— Если писателя не печатают, он неминуемо вступает в конфликт с властью. Ты избежал этого?
— Я жил в оазисе Института мировой литературы, в легендарном ИМЛИ. Когда я туда попал, то сразу окунулся в интеллектуальную среду: Сергей Сергеевич Аверинцев, Михаил Леонович Гаспаров, Павел Александрович Гринцер… Все выдающиеся ученые и к тому же властители дум моего поколения. Моим другом стал Виль Мириманов. Африканист, историк культуры. Потрясающая личность. Он был даже принят во французский Коллеж патафизиков, куда входила вся европейская художественная элита, включая Пабло Пикассо, Макса Эрнста, Эжена Ионеско, Рене Клера и многих других. Из советских Виль Мириманов был чуть ли не единственным. Но он рано ушел из жизни. Виль был, могу в этом признаться, моим духовным гуру. Там же, в Институте мировой литературы, я встретил Александра Куделина, выдающегося арабиста и умного человека. Сейчас он академик РАН, директор ИМЛИ. На протяжении многих лет работы в одном отделе института я обсудил с ним множество важнейших тем. Словом, я попал в среду талантливых, свободно мыслящих и знающих людей и понял, что моя дхарма не наука, а поэзия. И все же в институте я проработал тридцать два года. В нем всегда царила интеллектуальная свобода. После суда над Андреем Синявским (он тоже у нас работал) и Юлием Даниэлем компетентные органы стали обращаться с нашими сотрудниками поделикатней. Не выбросили же они из института Виктора Ерофеева, после того как он издал свои рассказы в «Метрополе»!
— Твои стихи, выходит, почти не печатались.
— Не совсем так. Мои товарищи поэты отсылали свои сочинения на Запад, я же — в Индию. Первым моим нелегальным контактам я обязан Мириам Салганик, индологу. Она была референтом по Южной Азии в Иностранной комиссии Союза писателей СССР. Когда в Москву приезжали индийские поэты, я через них передавал в Индию на английском языке подстрочники моих стихотворений, которые великолепно и квалифицированно сделала М.Л. Салганик, и мои стихи вышли в крупнейших
— Саша, ты изъездил Индию вдоль и поперек. Представляю, сколько у тебя было экстремальных случаев.
— Индия дает нечто такое, что нельзя почерпнуть больше нигде. Культурные традиции здесь не пресекались в течение тысячелетий. Другой подобной страны в мире нет, она единственная. Здесь живут те же образы, те же божества, что пять тысячелетий назад. Я стараюсь менять маршруты. Ставлю целью узнать места, в которых еще не был. Самым сногсшибательным путешествием стало посещение индуистских и буддийских монастырей в Индии и Непале, где мало что изменилось. Два месяца жил я в священном городе Айодхъя, в храме, посвященном древнеиндийскому эпосу «Рамаяна». На внутренних мраморных стенах этого храма высечен полный санскритский текст этого гениального произведения. На ночлег меня устроили в библиотеке при храме. Сначала на циновке, на полу. Но однажды проснулся и увидел крысиную семью. Я испугался, но, к счастью, в этих местах всегда много паломников, так что крысы не были обижены едой. И все-таки я перебрался на письменный стол, ножки которого погрузил в латунные миски с водой. Крысы ее смачно лакали на рассвете. А настоятель храма, тучный двухсоткилограммовый вегетарианец, во время трапезы сверху бросал мне, сидящему в позе лотоса и сложившему горсткой ладони, очередную порцию засахаренных орехов. Так называемый прасад , освященную еду. Он не должен был до меня дотрагиваться, иначе бы осквернился. Для индусов ведь я был чужаком, почти неприкасаемым.
Как европейца меня вкусно и обильно кормили сластями, бананами, орехами. Из всех угощений я предпочитал сласти. А вегетарианское варево приберегал для крысиной семьи. Так я стал ее основным кормильцем. Глядя сверху, как крысиная семья с аппетитом пожирает то, что я приносил три раза в день, я испытывал настоящее умиление.
— И что — вокруг тебя шуршала только одна семейка?
— Однажды на крысиную семью напали другие крысы. Естественно, я принял сторону своих крыс и запустил тяжелый, подкованный железом ботинок во вражью стаю. Словом, мы победили. С того момента я почувствовал себя чуть ли не крысиным богом.
— А среди гималайцев кем себя чувствовал?
— В гималайской пещере я медитировал вместе с членами буддийской секты. Экзотика! Сижу в бочке с водой и перемигиваюсь с юной тибеткой, которая устроилась в бочке напротив моей.
— А не устал наш Диоген от бочек и от позы лотоса?
— Признаться, немного затосковал. Захотелось сельских просторов, и тут мне помог переводчик моих книг на хинди Варьям Синх. Правда, совсем некстати начался сезон дождей. В деревенском доме однажды просыпаюсь, а рядом на кровати змеюшка лежит. Я закричал: «Наг!» То есть «кобра». С перепугу не разобрал, была ли это кобра. На мой крик как из-под земли вырос хозяин дома, что-то приговаривая шепотом, поплевывая, колдовски заманил змею в кувшин, отнес подальше от дома и выпустил в родную для нее стихию. У нас бы змею тут же забили…
— Нам бы мудрость индийцев… И долго ты задержался среди кобр?
— Постарался побыстрее распроститься. А вот Василий Михайлович Песков чувствовал себя в индийской деревне как рыба в воде. С какой лихостью он добывал материалы для очерков! Затемно, часов с шести утра, садился на мотороллер, за спину своего нового друга индийца, хорошо знавшего русский язык, и уезжал до глубокой ночи. И так каждый день. Крестьяне сразу признали в нем своего. До сих пор понять не могу, как они объяснялись, ведь деревенские английского не знают. На местной ярмарке Песков так понравился крестьянам, торговавшим коровами и буйволами, что, когда он, увлеченно жестикулируя и что-то говоря, отошел от своей сумки с фотоаппаратурой, они тут же выставили свой караул. Без языка душевно поняли друг друга. Я говорю на хинди, но такого расположения к себе в тех краях не заметил.