Отмель
Шрифт:
Она с сомнением смотрит на меня, но никак не реагирует. Могла бы хоть кивнуть или покачать головой.
Я открываю тюбик, снова иду к малышу и поднимаю его с пола. Похоже, мальчик. Женщина позволяет мне его взять малыша на руки, а он таращится на меня во все глаза и сопит; молочно-розовая грудка вздымается и опускается, крошечные пальчики тянутся к моему носу. Так и тянет поцеловать его в носик-пуговку, – какая же он прелесть! – но я сдерживаюсь, сажаю малютку на кухонную скамью, умиляясь пухлым складочкам на его ножках, и выдавливаю немного крема на палец.
– Это пойдет тебе на пользу, дружочек, – ласково говорю я и наношу
Когда кожа начинает блестеть от крема, я отпускаю малыша.
– Вот, – говорю я, протягивая тюбик матери. – Возьмите.
Женщина смотрит на тюбик, поджимает губы и вырывает крем у меня из руки.
– Спасиб, – бормочет она.
Я подаюсь вперед.
– Вы говорите по-английски.
– Могу, но не хорошо, – отвечает она, складывая футболку Купера.
Мне хочется ее обнять. Я прикрываю рот ладонью. Наверное, разговорить ее будет проще за чашечкой кофе. Он ведь у нас есть. И молоко. Интересно, чем их кормят в этой дыре? Надо выяснить, сколько они здесь прожили и как вообще тут оказались. И кто эти мужчины. И где именно находится остров. Налив воды в чайник, я ставлю на видавшую виды скамью из фанеры две кружки и насыпаю в каждую по большой ложке кофе. Добавив немного молока, смотрю на чайник в надежде, что он успеет вскипеть до того, как незнакомка уйдет. Мальчонка сидит у обеденного стула, вытягивает ручки и что-то лопочет.
Выключатель чайника щелкает, я разливаю кипяток по кружкам и помешиваю ложечкой. Затем протягиваю одну кружку матери.
– Вот, – говорю я, рассчитывая, что незнакомка соблазнится ароматом кофейных зерен. Понюхав содержимое кружки, она качает головой и складывает оставшиеся вещи. – Прошу вас. – В моем голосе сквозит жалость. Мне в самом деле очень жаль эту бедную женщину и ее дитя.
Она наконец поднимает взгляд и смотрит на мой живот. Затем берет кофе и отпивает, уставившись куда-то поверх кружки. Облизывает губу. Я тоже делаю глоток, не сводя глаз с незнакомки, и мягко подталкиваю ее к разговору, спросив, как зовут малыша.
– Акмаль, – отвечает она и снова отпивает кофе. Глаза у нее грустные.
– Какое милое имя, – улыбаюсь я, и мы вместе смотрим, как малютка, кряхтя от напряжения, пытается вскарабкаться на стул.
– Спасибо. – Я киваю на постиранную одежду.
Женщина едва заметно поводит плечом и продолжает пить кофе.
– У меня двое детей, – сообщаю я ей. – Сейчас они спят.
Она кивает с легкой полуулыбкой.
– У них тоже были опрелости, как у Акмаля.
Не стоит на нее давить. Не хватало еще, чтобы она испугалась и сбежала. Конечно, меня так и подмывает попросить незнакомку рассказать о себе и о других горничных, спросить, где мы. Но я сдерживаюсь и усилием воли отказываюсь от расспросов в надежде, что тогда она вернется и поведает больше.
– Думаю, моя дочь Кики будет рада поиграть с Акмалем, – говорю я женщине. – Если вы к нам еще зайдете.
Она вновь поводит плечом и, допив кофе, опускает кружку на скамью. Стук донышка о фанеру ставит точку в нашем разговоре. Но я все-таки думаю, что женщина вернется. Когда она наклоняется взять малыша Акмаля на руки, я замечаю, что спина у нее покрыта синюшными пятнами, как от краски, и закусываю губу. Надеюсь, она поменяет сыну подгузник. Надеюсь, она еще придет.
Ведь не исключено, что она станет нашим спасением.
Сейчас
Каждый день около десяти утра к соседнему острову причаливает судно, а потом возвращается тем же путем. Наверное, пассажирский лайнер, курсирующий между курортом и ближайшим причалом. Такие рейсы обычно занимают около тридцати минут, максимум – сорок. Будь я среди туристов и молодоженов, решивших провести в Квинсленде медовый месяц, непременно спросила бы гида: «А что это там за островок?» Представляю, как отдыхающие смотрят на нас, развалившись на лежаках, подставив ляжки солнцу и лениво потягивая коктейли, щурятся, силясь разглядеть уединенный клочок частной земли. Собственный остров – удовольствие не из дешевых, думают они. Позволить себе такую роскошь могут только богачи.
Дети уплетают завтрак, сидя у вчерашнего костра, словно тот еще не догорел. Волосы у Кики зачесаны назад, тощие ножки Купера обгорели. Но солнцезащитного крема у нас нет. Чарльз не догадался его прихватить, когда покупал кружевные трусики. Я стою у окна на кухне, потягивая третью за сегодняшний день кружку кофе, хотя его остается все меньше и меньше. Стараюсь не опираться на раненую ступню и смотрю, как к острову напротив причаливает лайнер. По моим прикидкам, нас разделяют километров пять – восемь. Я перевожу взгляд на живот. Похоже, ребенок не такой большой, каким в свое время был Купер. Кики была средних размеров, Купер – настоящим гигантом, а этот явно поменьше, как будто боится расти. Но это меня не пугает. Спешить ему некуда. Кики родилась вовремя, Купер появился на десять недель раньше срока. Сейчас, на шестом месяце беременности, я по-прежнему могу бегать, плавать, кататься на велосипеде. Но постоянно переживаю из-за спазмов, случившихся у меня на лодке.
На кусочках хлеба, из которых я приготовила детям тосты, мохнатыми синими островками цвела плесень. Я намеренно выбрала два ломтика с самого дна упаковки, где ее поменьше. Но и это никуда не годится. Запасы вот-вот иссякнут. Нужно поскорее раздобыть молоко и свежие овощи. Морковь жалобно скукожилась, огурцы раскисли. Я ставлю кружку на стол и направляюсь к двери.
– Схожу в особняк, – говорю я детям.
– Можно с тобой? – оживляется Купер.
Кики пьет молоко прямо из чашки с хлопьями, но что толку делать ей замечание? Дома я, конечно, была бы с ними построже. Но мы не дома, и когда вернемся – неизвестно. Надо попросить у Чарльза моркови, хлеба и молока. По его реакции я смогу прикинуть, сколько муж планирует нас здесь держать.
– Не стоит. Побудь лучше с сестрой, малыш. – Я наклоняюсь, чтобы поцеловать его в макушку.
Волосы у него жесткие и все в песке. Хорошо бы помыть их с кондиционером, думаю я. – Если соберешь кокосы, вечером поиграем в боулинг.
Ура! – Сын радостно подпрыгивает, опрокинув чашку и залив песок молоком.
– А когда придет малыш Акмаль? – спрашивает Кики. У нее на губах блестит молоко.
– Скоро. – Надеюсь. – Я ненадолго.
Кики смотрит, как я ковыляю к выходу. Я на секунду закрываю глаза. Мы с дочерью друг друга стоим: из обеих вышли бы неплохие актрисы. Не знаю, давно ли Кики почувствовала нависшую над нами угрозу, утратила уверенность в завтрашнем дне и заметила, что жизнь перевернулась с ног на голову. Однако дочь делает вид, что все в порядке, – ради меня, ради брата, и за это я ей благодарна.